Джон Бакстер - Лучшая на свете прогулка. Пешком по Парижу

Звонок Хьюго был очень созвучен моему настроению.

– Что новенького? – спросил он.

– Ничего. У тебя?

– Ничего. Хочешь, э-э, сходить куда-нибудь?

– Типа?

– О… куда-нибудь. Есть пара идей. Встретимся у Дантона в два?

В два стало еще пасмурней и тягостней. Как опавшие листья, ветер гнал через площадь туристов в бежевых тренчах Burberry . Я наблюдал за Хьюго, пока он переходил бульвар Сен-Жермен. Неряшливый свитер, мешковатые вельветовые брюки – ручной вязки шарф как нельзя лучше вписывался в общую картину. Полностью игнорируя парижские традиции взаимодействия с шарфом (а манера обматывать, завязывать и драпировать его что-то да сообщает о характере, профессии и сексуальной ориентации), он просто заправлял оба конца в вырез джемпера. Хуже смотрелась только удавка.

Он не стал садиться.

– Идем.

– Куда?

– Увидишь.

Он недобро ухмыльнулся. Будь я женщиной, сослался бы на головную боль. А так я дошел с ним до угла и спустился в метро, которое накрывала тень памятника Дантону, возведенного, как и большинство памятников, когда это уже не могло принести самому герою ни малейшего удовлетворения.

Мы вышли на площади Данфер-Рошро, у южной границы старого города, почти у подножия другого монумента, бронзового Бельфорского льва, льва couchant [66] , знаменующего бессилие Парижа в войне с Пруссией в 1870 году. А в паре кварталов вниз по бульвару Сен-Мишель я нередко проходил мимо скромного каменного постамента, который венчала устало склоненная фигура обнаженной женщины, обхватившей голову. По-видимому, она страдала от легкого недомогания, вероятно, вызванного похмельем. Надпись поясняла, что статуя воздвигнута в память об изобретении хинина, спасшего человечество от малярии. Судя по всему, во Франции размер памятников обратно пропорционален достижениям, которые они прославляют.

Катакомбы. “Здесь начинается царство смерти”

Под сенью льва два таможенных здания xviii века обозначали границу, отделявшую город от деревни. Хьюго повел меня к одному из них. Мы встали в очередь к маленькой будочке с разбитыми стеклами, заплатили десять франков и прошли в деревянную дверь, выкрашенную мрачно-зеленой краской. Я стал разбирать инструкции, написанные на заляпанном листке бумаги в рамочке с мутным стеклом.

– Катакомбы?

Хьюго выглядел очень довольным собой. Ему чрезвычайно нравилось все происходящее – настолько, что он заплатил за мой билет – неслыханная щедрость для того, кто на карманном калькуляторе высчитывал свою часть счета в кафе.

– С чего ты решил, что я захочу сюда спускаться?

Узкая бетонная лестница винтом уходила под землю. На вид мы едва ли могли протиснуться по ней, не вжимаясь в стену.

– Это интересно, – Хьюго зловеще осклабился. – Тебе понравится.

– Не думаю, – я прочитал надпись на деревянной табличке. – Шестьдесят метров – это же почти две сотни футов.

Презрительная ухмылка Хьюго привела меня в бешенство. Схватившись за отполированные тысячами нервных рук перила, я присоединился к процессии, спускавшейся в глухую темноту.

Лестница не кончалась. Стук ботинок о шероховатый бетон звучал все громче. Я слышал собственное дыхание, становилось удручающе душно и сыро.

Дойдя донизу, мы ступили в длинный туннель, такой узкий, что, раскинув руки, я касался обеих стен. Хьюго взял фонарик. Другие члены экспедиции тоже – видно, такие же постоянные клиенты, как и он. Хьюго направил луч фонаря на стены, осветив плиты тесаного камня, чередовавшиеся с породой, еще хранившей следы ударов кирки.

– Здесь вполне безопасно, – сообщил он.

Я твердил себе, что тут вовсе не жутко. Много где в Париже под землей пролегали пласты золотисто-медового песчаника, но из-за домов вести карьерные разработки было невозможно. Поэтому еще с древних времен камнеломы спустились под землю и прокладывали тоннели, покуда не изрыли всю северо-западную часть Парижа.

На меня давила каменная толща. Но я продвигался вслед за подрагивающим лучом света.

Мне казалось, что мы идем уже где-то час, проход все сужался, и двое людей теперь бы не разошлись, не встав лицом друг к другу. Пол то дыбился, то проваливался. Жирная черная линия бежала по потолку у нас над головами, как будто след копоти от тысяч факелов. Но позже я выяснил, что ее специально нанесли для посетителей xix века – в качестве ориентира. Время от времени я замечал боковые туннели, закрытые запертыми железными воротами. Хьюго направил фонарь в одну из таких пещер. Свет выхватил несколько метров и захлебнулся во мраке.