Дмитрий Губин - Записки брюзги, или Какими мы (не) будем

Для надежды – в отличие от мысли и чувства – никакой работы души не требуется. Она – наш компас земной, данный в ощущениях априори, как стрелке компаса даны магнитные поля.

И вот увидев все это дело, я по-настоящему испугался. Потому что, простите мне пафос, который всего лишь оценка в ее предельном выражении, состояние нравов у нас ныне ниже воды в унитазе.

Состояние нравов в современной России вообще определяется тем, что исключительно деньги и производное от них важны и что ради материального дохода можно пожертвовать всем, что есть нематериальное, включая свободу выбора, свободу слова, свободу шутки, свободу иронии, свободу чувства, наконец.

Какие тут шутки – вон, на концерте канала «Культура» актеру Михаилу Козакову не дали прочесть басню Крылова «Пестрые овцы», усмотрев в образе Льва, приставившего волков присматривать за овцами, намек на Сами-Знаете-Кого (то ли еще было бы, когда б Козаков решился прочесть «Тараканище»?!).

Я не знаю, сформулированы ли запреты официально сверху (ну да, мне говорили, что ни на одном телеканале больше нельзя давать слово Владимиру Рыжкову и Дмитрию Рогозину), но у меня впечатление, что запреты «снизу» формируются на опережение.

Мы на всякий случай заранее затыкаем себе рот, потому как рот нам дан не для того, чтобы им говорить, а для того, чтобы им жрать.

И добро бы дело шло о страхе серьезного наказания – то есть тюрьмы или сумы, – но нет, речь всего лишь о возможном понижении текущего потребления. О понижении, условно говоря, класса автомобиля.

То, что расплатой за самоцензуру может быть стыд, никого не заботит – какой стыд, если есть деньги. Посмотрите, что произошло со всей некогда блистательной командой НТВ: 99 % из них ради денег (это называется «верностью профессии») согласилось заниматься тем, что раньше в открытую презирали. О господи, чем сегодня они занимаются?! Женя Ревенко, бывший юноша бледный со взором горящим, ушел в пресс-службу правительства, и, когда я однажды попросил его что-то из правительственных дел прокомментировать в эфире, получил через секретаря: «Евгений передает привет, но говорит, что в его задачу освещение работы правительства не входит».

Будем надеяться, секретарь что-то напутала – иначе лучше бы Ревенко умер молодым, как он, собственно, профессионально и умер, как там профессионально умерли все, не осталось даже блокадной Тани Савичевой, не осталось никого, ни в подчиненных, ни в начальниках, ни на одном центральном канале. Константин Эрнст, когда-то снимавший такие нежные, такие завораживающие фильмы про карнавал смерти в Венеции, над которыми я, человек несентиментальный, рыдал – он теперь делает такой Первый канал, что даже несентиментального меня вгоняет в краску.

Эрнсту – ему что, расстрел грозил?! Полагаю, в худшем случае – комфортное дауншифтерство, производство докфильмов и пост главреда в журнале типа Newsweek. Но он предпочел наступить на горло собственным песням ради песен о главном (и чем дальше – тем более песен о Главном) и связанных с этим благами.

И это явление, это предательство, это «свобода в обмен на продовольствие» – ширится и растет. Так что остатки свободной гвардии выглядят в глазах большинства маргиналами, в смысле – идиотами. Лера Новодворская? – русофобка и дебилка. Тот же Козаков? – он че, мальчик, еще бы пушкинского «властителя хитрого и лукавого» прочел! Правозащитники, НГО, узники совести? – козлы, лузеры, неудачники, содержанки Запада, не способные заработать ни копейки и вообще не способные ни на что.

Хорошо, что Сахаров умер, а остальные оглохли и ослепли.

Я хотел сказать, «не могу осуждать их» – но, собственно, почему не могу? Я тоже был из таких, из самоцензурирующих, поскольку начинал профессиональную карьеру в советское время. Но однажды Валерий Аграновский, игравший в советской журналистике примерно ту роль, которую сегодня Валерий Панюшкин играет в журналистике российской, на меня закричал: «Зачем вы себя режете?! Это пусть они вас режут! А вы оставляйте все до конца! Если они что-то вырежут, у вас не будет хорошего текста, но будет чистая совесть! А если сами вырежете, не будет ни текста, ни совести!»

И, судя по тому, что все прекрасно поняли, что стоит за местоимением «они», эта формула снова верна, хотя на нее снова никто не обращает внимания.

То есть цензура, или Главлит, или Управление по контролю гостайн и нравственности (при Минпечати) – но что-то из этого ряда непременно появится, вопрос только в сроках.