Ахмед Рушди - Шаг за черту

Лично мне бы хотелось, чтобы американский президент не обещал «избавить мир от зла», — уж слишком долгосрочный проект, этой войны ему не выиграть. «Зло» — термин, который может и скрывать суть, и прояснять ее. На мой взгляд, самая большая проблема — то, что это слово как бы выводит события за сферу истории и политики, да и просто обезличивает их. Если зло — работа дьявола (а надо полагать, что в такой глубоко религиозной администрации многие люди на высоких должностях так и считают), это, на мой атеистический взгляд, на самом деле позволяет террористам соскользнуть с крючка. Если зло — это какая-то сила, действующая на нас извне, наша моральная ответственность за результат такого действия уменьшается.

Очень привлекательно отношение к злу у Шекспира, подчеркивавшего, что ответственность за содеянное зло несет человек, а не потусторонние силы. «Зло переживает людей», — говорит Марк Антоний, имея в виду сотворенное человеком; только такое зло интересует Шекспира. Заговорщиков в пьесе «Юлий Цезарь» преследуют дурные знамения и предчувствия. Каска говорит:

И это еще не все.

Заговорщики успокаивают себя тем, что все знамения, чудеса и знаки от богов оправдывают, даже требуют исполнения их преступного замысла. Прочитайте расшифровку печально знаменитой пленки бин Ладена, на которой он смеется над собственными преступлениями и смертью собственных людей, и вы будете шокированы сходством образа мыслей главы «Аль-Кайды» и шекспировских заговорщиков. В этой записи полно разговоров о пророческих снах и видениях. Бин Ладен произносит: «Абу аль-Хасан аль-Масри рассказал мне год назад: „В моем сне мы играли в футбол против американцев. Когда наша команда вышла на поле, оказалось, что все игроки в лётной форме“. Он рассказал, что игра продолжалась и мы победили. Это было доброе знамение для нас». Или вот еще: «Этот брат подошел ко мне и рассказал, что во сне видел высокое здание в Америке… Я начал волноваться, что, если все начнут видеть это здание во сне, тайна будет раскрыта». В этом месте записи слышен голос другого человека, рассказывающего еще один сон про два самолета, врезающихся в высотное здание. Сны и знамения — вот оправдания убийц. И Шекспиру это было хорошо известно. Вот снова говорит Каска, одержимый знамениями: «Не звезды, милый Брут, а сами мы / Виновны в том, что сделались рабами». Он говорит, что в их деле потребуется удача. Но после убийства окончание этой фразы уходит на второй план; автор заставляет нас прочувствовать справедливость первой части двустишия, где говорится об ответственности за свои действия. «Не звезды, милый Брут, а сами мы виновны». Гениальный поэт вложил в уста убийцы мысль, которой сам будет одержим всю жизнь. Шекспир не верит в козни дьявола. В финальной сцене трагедии «Отелло», когда мавр наконец узнает, как был одурачен Яго, он говорит: «Я на ступни ему смотрю. Нет, вздор!» [298] Перевод М. Лозинского. . Ноги негодяя оканчиваются вовсе не копытами. «Если ты дьявол, то как тебя убить?» Мир реален. Демонов не существует. У людей и без них хватает демонических качеств.

Зло, совершаемое людьми, по Шекспиру, всегда выход за пределы допустимого. Чтобы совершить злодеяние, приходится пренебрегать любыми ограничениями и быть готовым преступить границы морали. Гонерилья и Регана, леди Макбет, Яго — для них конечная цель оправдывает любой поступок. Цель оправдывает средства. Гамлет — полная противоположность: он настолько одержим сомнениями, что от намерения до действия проходит вечность. Весь мир Шекспира (а теперь — и наш) вертится вокруг великого вопроса деяния и его границ. Как далеко мы можем зайти? Где будет уже слишком далеко, а где — еще нет?

Для нас, писателей, и для меня в том числе, проблема границ стоит весьма остро, так как в своей работе мы границ не признаём и не признаем никогда. Безграничность творчества была и остается основой нашей безрассудной идеологии. Концепция бунтарской природы творчества стала настолько общепринятой — «если в искусстве нет бунта, то это не андеграунд», — что в сознании консервативных критиков стала чем-то вроде религиозной догмы. Когда-то новое шокировало не потому, что создано для шока, а потому, что создано быть новым. Теперь же, все чаще и чаще, новизна приравнивается к шоку, а шок в нашей пресыщенной культуре быстро проходит. Подобно детям из диснеевского мультфильма «Корпорация монстров», мы пугаемся не так легко, как раньше. Поэтому, если художник стремится шокировать, он должен прилагать все больше и больше усилий, заходить все дальше и дальше, и подобная эскалация на сегодняшний день, возможно, самый неприятный вид художественного сибаритства. А после ужаса, вызванного бунтом террористов против символов современного западного мира, имеют ли люди искусства право настаивать на высшей, ничем не стесненной свободе творческого самовыражения? Не следует ли нам, вместо того чтобы бесконечно расширять горизонты, совершать вылазки в запретные зоны и по большому счету создавать неприятности, попытаться понять, какие границы могут быть полезными для искусства, в то же время не сковывая его?