Array Коллектив авторов - Быть чеченцем - Мир и война глазами школьников

Прабабушка Залпа рано осиротела. В 16 лет она вышла замуж за моего прадедушку Абусалмана. Они прожили вместе 55 лет, воспитали шестерых детей. Работали в Грозном на нефтяном промысле. Жили в корпусе барачного типа с другими семьями — русских, украинцев, армян, евреев. Одна из дочерей вспоминает: «Нас читать и писать научил учитель Торчинский. Он был очень умным и образованным человеком. Я дружила с его дочерью Тамарой. В двадцатых-тридцатых годах в русскую школу чеченских детей не брали: они должны были четыре года обучаться в чеченских классах на латинской основе, потом только принимали в первый класс. Дети в семье говорили на чеченском языке, общались на русском, армянском, украинском. Учитель Торчинский прекрасно владел чеченским языком».

Жили бедно. Прабабушка Залпа пряла, шила, вязала, обстирывала и готовила на шестерых детей. Работала оператором на промысле. Ей было трудно не только физически, но и психологически. В чеченских семьях традиционно роль женщины всегда признавалась значительной, но при этом она не должна была быть на людях. За это прабабушку осуждали родственники, знакомые.

Но изменения в обществе сказывались на повседневной жизни людей. За хорошую работу ее наградили пальто. В республике делалось все для привлечения женщин-горянок к советской власти. Газеты выходили под лозунгом «Женщину-горянку — в пальто!».

Дочь Залва вспоминает, что однажды прадедушка поехал на подводе в село Старые Атаги в гости к родственникам. Была зима. Прабабушка Залпа отказывалась надеть пальто, муж настоял. Доехали до села, остановились у дома родственников. Посыпался град камней в сторону прабабушки Залпы. Пальто воспринималось как символ измены национальным традициям и обычаям. До промышленной революции не было надобности одеваться в теплую одежду. В основном накидывали теплый большой шерстяной платок. С привлечением женщин в производственный процесс стало необходимо одеваться в удобную одежду. В селах все новое воспринималось как нарушение устоев, посягательство на свободу.

Но постепенно жизнь в семье прадедушки и прабабушки налаживалась: воспитывали детей, строили отдельный дом, думали к осени переселиться.

Но вот началась Великая Отечественная война. Мой прадедушка — к этому времени он работал военным комиссаром в Старых Атагах — ушел в 1941 году добровольцем на фронт. Прабабушка Залпа работала на военном заводе в городе Грозном, выпускала снаряды для «катюш» на токарном станке. Их старший сын Мовлади тоже работал на военном заводе. Мать и сын сутками не приходили домой. С детьми дома оставалась четырнадцатилетняя дочь Залва. Она вспоминает: «В 1943 году Грозный бомбили. Резервуары с нефтью загорелись. Все ушли тушить пожар. У меня до сих пор в ушах крики жертв, перед глазами — обожженные люди, они просили помощи, искали воду. С соседкой Халимат и детьми: у нее — трое, со мной — четверо, самой маленькой было восемь месяцев, — пешком отправились через реку Аргун в село Старые Атаги. Нас приютили очень добрые люди, они хорошо знали нашего отца. Жили, надеясь, что скоро кончится война».

ВЫСЕЛЕНИЕ

Но в 1944 году чеченцы пережили поголовную депортацию в Среднюю Азию и Казахстан. И не только чеченцы, но и ингуши, карачаевцы, балкарцы, калмыки.

Болью в сердце отзывается это событие в воспоминаниях Залвы: «В Старых Атагах объявили, что чеченцев по приказу Сталина выселяют. Всех собрали, начали увозить из села. К нам пришли трое военных и спросили, есть ли взрослые. Я сказала, что жду маму и брата, они работают в Грозном на военном заводе. Военные сказали, что их не стоит ждать, они не придут, и начали мне помогать собирать кое-что, предложили взять с собой продукты, теплые вещи. Из продуктов оказалась кукурузная мука, из теплых вещей — мамино пальто и старая отцовская фуфайка. Я настояла и взяла швейную машину „Зингер“. Она дала возможность выжить в Казахстане.

Приехали на подводе в Грозный. Я так надеялась здесь встретить своих — маму, брата. По 10–15 семей сажали в товарный вагон, а в каждой чеченской семье было по 6–7 детей. Целый месяц следовали к месту назначения. На станциях не останавливались, только на открытой местности — для того чтобы выдать умерших, где их хоронили, мы не знаем. Если и останавливались, то в тупиках, стояли сутками. Кормили кашей: одно ведро на всех.

С нами в вагоне ехал дедушка, ему было 95 лет. Он очень опекал нас, детей, пытался успокоить, рассказывал, что нас ждет благодатный край, где растет кукуруза выше человеческого роста, коровы дают молока больше ведра. Старик не выдержал, умер по дороге. Открылась дверь вагона, поднялся молодой солдат, он весь дрожал от холода, его глаза были полны слез. Мне стало его так жалко, что я предложила ему отцовскую фуфайку. Дальше по пути, на остановках, солдат приносил вместе с ведром каши и буханку хлеба, спрятав ее за пазуху».