Джордж ван Фрекем - Гитлер и его бог. За кулисами феномена Гитлера

От исхода этой апокалиптической драмы, пролог которой исполняла крикливая марионетка с усиками, кривлявшаяся в свете прожекторов, зависит ни больше ни меньше как судьба человечества:

Шри Ауробиндо знал, как эта витальная сущность овладела Гитлером, знал, где Гитлер получал свои «вдохновения»:

Однако те, кто чувствует, что входящая в них черная сила выводит их за пределы самих себя к величию, забывают о цене, которую приходится платить. Они не только продают дьяволу свою душу, но обычно страдают уже в этом теле.

Мы знаем о «кризисах одержимости», которым был подвержен Гитлер. Согласно Вернеру Мазеру, начиная с 1937 года его физическое состояние также ухудшалось 319. Он начал принимать большие количества лекарств, прописанных его личным лечащим врачом Тео Моррелем. «Его преследовала идея, что карьера его будет недолгой, что она не продлится более десяти лет, и он стремился завершить свою работу до того, как истечет время, отпущенное судьбой» (Франсуа-Понсе 320). Он не ел мяса, не употреблял алкоголя и не курил, но поедал огромное количество пирожных – в последние дни кто-то назвал его «робот-тортоед».

«Он боится, что его отравят, убьют, боится, что потеряет здоровье, пополнеет, что его предадут, что он потеряет свое мистическое руководство, боится анестетиков, безвременной смерти, боится, что его миссия останется незаконченной», – писал Вальтер Лангер, получив эту информацию от людей, приближенных к диктатору. Гитлер также страдал от огромного нервного напряжения. Во времена Мюнхенского соглашения Ширер видел, что «этот человек стоит на пороге нервного срыва». Еще раз это повторилось, когда он ожидал подписания пакта о ненападении с Москвой 321. В дни, предшествующие вторжению в Россию, Геббельс заметил, что «фюрер живет в состоянии невероятного напряжения». Похожее напряжение охватило Гитлера в апреле 1940 года, во время операции в Норвегии, а также месяц спустя во время кампании на Западе: «Гитлера трясет» 322.

К концу стало хуже. «Физически он представлял собой страшное зрелище. От своей комнаты до зала совещаний он перемещался болезненно и неуклюже, бросая вперед тело и подволакивая ноги. Он потерял чувство равновесия; если на этом недлинном пути (20—30 метров) его останавливали, он должен был садиться на одну из банкеток, которые с этой целью стояли у обеих стен, или опираться на человека, с которым разговаривал… Он лежал совершенно апатично, с одной лишь мыслью: шоколад и пирожное. Его дикая страсть к пирожным стала просто болезненной» 323. В последних документальных фильмах, например там, где он прикалывает Железные кресты на грудь детям-героям из Гитлерюгенд, видно, как дрожит его левая рука, а также и нога, когда он садится.

Его припадки безумия участились. Между тем он выносил один смертный приговор за другим, приказав расстрелять даже мужа сестры Евы Браун. Начальник генерального штаба рассказывает: «Он стоял передо мной с багровыми щеками, поднятыми кулаками, все его тело тряслось, он был вне себя от гнева и потерял всякий контроль над собой. После каждого извержения гнева он прохаживался взад и вперед по самому краю ковра, затем останавливался напротив меня и бросал следующую порцию обвинений. Он задыхался от крика, его глаза вылезали из глазниц, а вены на висках набухли». И все же, как нам известно, «он все еще сохранил некоторые гипнотические силы» 324. «Нация, в которой остается хоть один безупречный человек, не погибнет», – говорил он в эти дни. Шпеер комментирует: «Без сомнения, этим единственным безупречным человеком он считал самого себя» 325.