Блок. «Возмездие», 1910-21 гг.
Был этот тварный мир добро зело
Стал тварный мир границей преисподней
Но чую я – вот шелестит крыло
Всю тварь пронзающей любви Господней.
Мать Мария. Лион, 1937 г.
В матери Марии вера рождала бесконечное доверие к Богу, его любви, его отцовству. Поэтому даже поразительная апокалиптичность ее сознания, ощущенье последних сроков до срока не уничтожали ее оптимизма в отношении человеческой истории, не умаляли надежду на непокинутость мира Богом, в каком бы зле он ни находился в данный момент. Напротив, в такие времена она, препоясав чресла, делала все, чтобы вытребовать присутствие Бога.
Она была наделена даром материнской любви к человеку, огнем любви – знала, что его зажег в ней Господь. И трудилась, чтобы пламень не потух.
13. («Странствия»)
Каждая царапинка и ранка
В мире говорит мне, что я мать.
15. («Странствия»)
Я знаю только радости отдачи,
Чтобы собой тушить мирскую скорбь,
Чтобы огонь и вопль кровавых зорь
Потоплен в сострадательном был плаче.
До самого своего «огнепального» конца мать Мария сохранила ярчайший общественный темперамент. В молодости – эсерка, во Франции она узнала многие социально-политические союзы русской эмиграции, общественную жизнь Запада, стала устроительницей трех общежитий для обездоленных, а в лагере Равенсбрюк читала лекции для товарок по бараку. То есть была человеком, которому необходимо было ориентироваться в общественной жизни и, в частности, определить себе отношение к пути, который избрала Россия. Яростные споры о последнем не ослабевали с годами и в среде русской эмиграции, и в среде граждан тех стран, которые дали ей убежище.
Франция географически была полем странствий матери Марии. Но как, наверное, часто на вокзале ей хотелось сесть в поезд, идущий на Восток. Как это просто – сесть в другой поезд!
А там Россия, Родина – милая, любимая. Там уже ее дочь Гаяна, уехавшая из Франции. Не пожелавшая пути вне Родины и благословленная матерью на возвращение. Как она там? Как живется там людям? Меньше ли они страдают, чем здесь? Ведь она не выбирала тот путь из 20-го года. Подхватило и унесло. Обстоятельств жизни не выбирала. И потом, слушая только Божий призыв, трудилась, трудилась, обстоятельства стараясь превратить в путь.
Россия. 1936 г.От брюшного тифа умирает Гаяна.
После панихиды по дочери: «Есть люди с трагическим мировоззрением, но не с трагической судьбой. У меня нет никакого мировоззрения, но я знаю, что судьба моя трагическая».
Женщина эта, пережившая смерть двух дочерей, напишет о многострадальном Иове, имея в виду последнюю главу книги: «Никаких новых сыновей и детей не было у него, и ничего не было восстановлено у него здесь на земле. Тут повествуется о том, как после великих мук неуничтожимой диаволом его души, мук смерти-рождения, он, наконец, родился в вечность и в Отчем доме встретил своих, прежде него в вечность родившихся детей, и обрадовался, что смерть их оказалась не смертью, а рождением, и обрадовался, что и сам он, наконец, родился для вечности» («Рождение в смерти»).
Помните: «и ликую, что предо мной эта неизбежность: в муках, в страдании, в скорби – как угодно – родиться для вечности, войти в Отчий дом и пребывать в нем вместесо всеми, кто уже прошел или еще пройдет через эти муки рождения».
Россия. 1937 г.Сейчас это звучит для всех однозначным ужасом!
Вот поэтические свидетельства очевидцев:
А. Ахматова
Это было, когда улыбался
Только мертвый, спокойствию рад,
И ненужным привеском качался
Возле тюрем своих Ленинград.
И когда, обезумев от муки,
Шли уже осужденных полки,
И короткую песню разлуки
Паровозные пели гудки.
Звезды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами черных марусь.
Осип Мандельштам
Стеклянный звонок
Бежит со всех ног.
Неужто сегодня срок?
Постой у порога,
Подожди немного.
Меня не трогай,
Ради Бога!
Петербург, декабрь 1930 г.
…Я на лестнице черной живу, и в висок
Ударяет мне вырванный с мясом звонок,
И всю ночь напролет жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных.
Помоги, Господь, эту ночь прожить:
Я за жизнь боюсь – за твою рабу —
В Петербурге жить – словно спать в гробу.
Январь 1931 г.
Мы живем, под собою не чуя страны.
Наши речи за десять шагов не слышны.
А где хватит на полразговорца.
Там припомнят кремлевского горца.
Его толстые пальцы как черви жирны,
А слова, как пудовые гири верны.
Тараканьи сверкают усища,
И сияют его голенища…
А вокруг него сброд толстошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто пищит, а кто плачет и хнычет.
Он один лишь бабачет и тычет.
Как подкову кует за указом указ,
Кому в пах, кому в лоб, кому в грудь, кому в глаз,
У него что ни казнь, то малина
И могучая грудь осетина…
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу