Наталья Белевцева - Мать Мария

«Другой ответ выводит человеческую свободу из пределов Богом сотворенного мира, он ей дает иное, не тварное, а предвечное родословие – этим путем освобождает все созданное Богом от зла, освобождает себя от необходимости Теодицеи, потому что Бог не отвечает за человеческую свободу и за зло и страдание, из нее проистекающее. Сам в себе Бог ничего не может против вне его лежащего зла – и только человек, являющийся и образом Божиим, и порождением этой мэонической свободы, может ее одолеть и подчинить Богу, дав торжествовать в себе свободно выбранному Божественному добру, а не злу. Этим определяется, с одной стороны, трагическая беспомощность, покинутость человека, и этим же определяется его огромная мистико-космическая судьба в Божием Творении. В этой последней системе, в первую очередь, поражает ее стройность, но, может быть, эта самая стройность и смущает. Кажется, что как-то все заново наименовано и перемещено, но по существу от этого нового наименования и перемещения ничего не меняется.»

Здесь с мыслями матери Марии приходит на память конец блоковского «Возмездия»:

Прекрасные слова! Но это слишком поэтический выход из тупика. Романтика души дает такие освобождения и переименования. Но это под силу лишь немногим.

У монахини же Марии задача – материнская, а дитя – все человечество. Она сердцем участвовала в десятках человеческих трагедий, несовершенных судеб и поэтому знала, как нужно живое кровяное оправдание Бога. Отсюда эти пронзительные по теплоте и искренности строки:

«И как-то не в порядке философии и не в порядке теоретических выкладок, а очень интимно, лично, непосредственно из опыта наших маленьких жизней хочется для самих себя дать ответ, найти что-то, уловить, оправдать. Должна сказать, что такая внутренняя работа всегда приводит только к одному выводу: ответа нет.»

И дальше, после тщательного разбора усугубляющейся трагедии человеческой жизни, она пишет:

«Тут эвклидов ум ничего разрешить не может, только вера способна дать нам ответ, но не вера в то, что Бог может бывшее сделать небывшим, не вера, которая в отчаянии толкается о гробовую крышку нашего земного неба, а только вера, упразднившая смерть…И мы верим. И вот по силе этой нашей веры мы чувствуем, как смерть перестает быть смертью, как она становится рождением в вечность, как муки земные становятся муками нашего рождения. Иногда мы так чувствуем приближение к нам часа этого благодатного рождения, что и мукам готовы сказать: “Усильтесь, испепелите меня, будьте невыносимыми, скорыми, беспощадными, потому что духовное тело может восстать, потому что я хочу родиться в вечность, потому что мне в этой поднебесной утробе уже тесно, потому что я хочу исполнить назначенное и любыми муками заплатить за этот Отчий дом моей вечности”»

«<���…> В этом смысле Теодицея веры проста. Она исчерпывается словами Символа: “Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века. Чаю воскресения уже родившихся для вечности любимых, чаю собственного рождения в вечность, чаю рождения в вечность всего человечества, всех умерших и еще несуществующих людей, – и готов любой ценой земных мук моего земного тела и на земле пребывающей моей души заплатить за эту вечную жизнь, принимаю все муки рождения и ликую, что предо мной эта неизбежность: в муках, в страдании, в скорби – как угодно – родиться для вечности, войти в Отчий дом и пребывать в нем вместе со всеми, кто уже пришел или еще пройдет через эти муки рождения”»