Дмитрий Быков - Школа жизни. Честная книга - любовь – друзья – учителя – жесть (сборник)

И что вы думаете… В конце мая, когда закончился учебный год, на пионерском сборе директор лично вручил нам по пять рублей.

Тот же 1958-й. Начало ноября.

Бабушка и мама мне давали в школу то пирожок, то бутерброд, то яблочко.

С яблоком все и случилось. Для удобства оно было разрезано пополам: одну половину съел я, а вторая предназначалась для угощения товарища. И только я собрался это сделать, как подлетел ко мне Ляпа, схватил половинку яблока и побежал по партам. Ляпа был их тех, володарских, с которыми лучше не связываться. Но я рассердился. Закричал и тоже по партам. Ору, машу руками. Ляпа был крепким пацаном, а я так, хиляк, в общем. Но разок мне удалось достать его нос. Вот тут-то Ляпа схватил меня и об пол…

В этот миг в дверях класса появился директор школы и громовым голосом остановил нашу драку. На следующий день по школе читали приказ: за то-то и то-то учеников 5 «Б» класса таких-то исключить из школы на неделю. Во всех пятых прочитали. Не знаю, как у Ляпы, а у меня дома был еще тот трам-та-ра-рам.

Прошло три дня, приближались осенние каникулы, и появился новый приказ: такого-то и такого-то в честь приближающегося праздника Октябрьской революции помиловать.

Вот какая у нас оказалась справедливая революция.

А с Ляпой мы потихоньку помирились. До сих пор, когда в городе встречаемся, разговариваем.

В старших классах мы писали сочинения по литературе, в том числе на свободные темы, я их любил больше – можно было не читать толстые скучные книжки.

Запомнились два таких сочинения: первое и последнее.

В первом я описывал, как я вернусь в Ульяновск через двадцать лет, в году так 1985-м. Танковое училище, вследствие всеобщего разоружения, превращалось в строительный институт, родной радиоламповый завод в завод телевизионный, а через Волгу бегало судно на воздушной полушке «Луна».

Последнее «свободное» сочинение писалось на выпускном экзамене. Тема его была серьезная: «Коммунизм и труд неотделимы».

И тут я позволил себе пофилософствовать: «Так как коммунизм и труд действительно неотделимы, то все, кто трудятся, строят коммунизм, в том числе пьяницы».

Сочинение мне потом показали. Фраза про пьяницу была подчеркнута красным, но оценка не снижена. Может, потому что учительница по литературе у нас была особенная.

Литераторшу звали Зоя Федоровна. Она на уроке курила в форточку папиросы, наизусть читала весь урок Маяковского, ставила с нами пьесу Киршона «Сплав» и проводила что-то вроде кружка по поэзии Вознесенского.

На кружок пришло человек семь – восемь, в основном сложившаяся к тому времени моя компания. Обсуждали «Треугольную грушу». Я возмущался: «Не бывает треугольных груш!», – а Зоя Федоровна сравнивала Вознесенского с Маяковским.

Второго заседания почему-то не было.

От Зои Федоровны мы узнали про «Один день Ивана Денисовича» Солженицына. Мне журнал «Новый мир» попал на пару дней, и я его читал на всех уроках подряд, держа на коленях под крышкой парты. А мой друг Гена уверяет, что ему журнал давала читать сама Зоя Федоровна.

«Один день Ивана Денисовича» мне, кстати, тогда не понравился.

Еще одним ни на кого не похожим учителем был математик Борис Иосифович. Худощавый человек с морщинистым лицом, в очках, с внимательными глазами.

Уроки Бориса Иосифовича проходили обычно так: у доски кто-то из лучших учеников решает какую-нибудь заковыристую задачу, а Борис Иосифович комментирует процесс решения, отпуская ехидные замечания. Мы сидим как мыши: одни из нас пытаются все-таки понять разворачивающиеся на доске математические события, другие пребывают в тихом ступоре.

Заводить Бориса Иосифовича никто не решался. Однажды, когда кто-то с галерки повел себя неподобающим образом, Иосифович запустил в него здоровенным учительским треугольником. Треугольник, пролетев, медленно вращаясь, над нашими головами, с грохотом врезался в заднюю стену кабинета.

А еще Борис Иосифович по-особенному ставил оценки. У него была собственная авторская шестибальная система: кроме пятерок, четверок, троек, двоек и единиц, ставился еще ноль («картошка»). При этом оценки обязательно комментировались: «гениально», «замечательно», «кошмар», «позор» и т. д. Самое удивительное, что мы ему все прощали, вслушивались в его неожиданные суждения и даже гордились необычными «рецензиями».