Борис Рогатин - Несгибаемые

После службы в армии отец вернулся на транспорт осмотрщиком вагонов. Эта профессия в те годы была крайне ответственной. От внимательности и добросовестности осмотрщика вагонов зависела работа подвижного состава. Недоглядел, недолил масла в буксу, не услышал дефекта (по ступице стучали молотком), неправильно определил температуру колесной пары (а ее обязательно для этого трогали рукой) – жди неприятностей. Букса может загореться, и до крушения состава недалеко.

За 17 лет работы в этой профессии он не имел ни одного замечания. Был ударником, стахановцем, неоднократно премировался. Однажды был поощрен даже такой необычной для тех времен наградой, как путевка для сына-отличника в пионерский лагерь «Артек».

Казалось, в этой отдельно взятой семье, сбывались сталинские слова: «Жить стали лучше, жить стали веселее». Наконец-то встали на ноги, начали выбиваться из нужды. Живи, работай, люби, радуйся успехам подрастающей ребятни! Но судьба уготовила этой семье страшное испытание.

Заканчивался 1937-й… Накануне мне исполнилось четыре года. Но та ноябрьская ночь осталась в памяти на всю жизнь как невозвратная потеря чего-то светлого, дорогого. Эта страшная ночь при воспоминании о ней заставляет до сих пор в безысходной тоске сжиматься сердце.

Нас разбудил громкий стук в дверь. Все подскочили на своих лежанках. Папа пошел открывать, недовольно ворча: «Кого это там нечистая носит?!»

Вместе с клубами морозного воздуха в избу ввалился человек в форме, за ним двое соседей – понятые. Мы с младшим братом, сжавшись комочками на полу (это было наше место для сна), запомнили ставшее роковым: «Собирайся!» И, достав из сумки большой лист бумаги, этот человек начал читать вслух.

Мы смотрели на происходящее глазами, полными ужаса, ничего не понимая. До детского сознания дошло лишь, что случилось что-то страшное, несправедливое. Мама зарыдала в голос и вцепилась в папу мертвой хваткой. «Не пущу!» – кричала она. Старшие в тревоге сгрудились вокруг мамы. К ним примкнули и мы с братишкой, истошно ревя и растирая кулаками слезы.

Соблюдая формальность, человек в форме деловито оглядел наше скромное жилище, порылся в лежащих на столе учебниках и в сопровождении стоявшего все это время у двери с винтовкой в руках солдата увел отца.

– Кормилец, труженик, на кого же ты нас оставляешь?! – причитала мама.

– Не волнуйся, Маня, разберутся! – были последние слова отца, прежде чем он обнял всех нас на прощание.

В эту ночь все изменилось в жизни нашей семьи. Мы потеряли опору. Тягостная, удручающая пустота наполнила дом.

Я часто спрашиваю себя, вспоминая то время: «Неужели надо было в служебном рвении работников сельского совета разрушать налаженную жизнь рабочей семьи? Был ли какой-то заговор против власти? Разве семья безмерно не трудилась? Не верила в светлое будущее страны? Зачем? Какой смысл? Как это можно понять? Можно ли вообще это понять?»

«Нет! Осудить, и точка!» – был донос.

Арест отца принес в семью не только моральные травмы и беспросветную нужду. Вряд ли задумывался тогда кто-либо из вершителей судеб людей, что активный строй созидателей страны лишался дееспособных энергичных граждан. Разве мог их дармовой труд на лесоповалах и в исправительных лагерях компенсировать то, что смогли бы свершить эти труженики своим умением, созидая страну?! Кстати, такая же участь постигла и младшего брата папы – Андрея Васильевича, который сгинул бесследно в этих лагерях, и на хрупкие плечи несгибаемой женщины – его жены Марии Ивановны взвалились заботы о выживании дружной и трагичной семьи, в которой кроме трех дочерей была еще престарелая мать.

Судьбы многих людей показали всю глубину нравственного раскола советского общества в конце 30-х годов. С одной стороны – работяги, продолжатели семейных трудовых традиций, люди высокой морали. И их было большинство. С другой – приспособленцы, завистники, горлопаны, прислужники, подхалимы у власти и приближенные к ней. Подобные им лицемеры и поныне часто определяют восприятие того времени. Люди с разными моральными нормами и принципами оказали в дальнейшем огромное влияние на жизнь нашей семьи в целом и судьбу каждого в отдельности.

Жизнь нашей семьи уже не могла быть прежней.

Мирная, спокойная и счастливая, она оборвалась в один момент. Арест отца разделил ее на жизнь «до» и «после».

До – это какие-то едва проблескивающие воспоминания о светлом мире, ласковых руках родителей, рождественских и пасхальных праздниках, запахе парного молока, поездке с дедушкой Ильей Илларионовичем через старый сад на покос… Да разве возможно перечислить все то, что вразброс выхватывает память и заставляет млеть стареющее ныне сердце!