Петр Любомиров - Записки пулемётчика

Солдаты-дальневосточники, с которыми мы быстро подружились, не видели ничего особенного в том, что военные округа здесь уже именуются фронтами. На границе солдаты давно уже жили, как на войне, в любую минуту готовые к нападению врага.

Нам они рассказали: в трудном сорок втором году, когда гитлеровцы подходили к Сталинграду, японцы откровенно кричали часовым нашей государственной границы:

— Эй, русака! Сокоро будема васа бить! Будь готова!.. Эй, русака!..

И потрясали при этом автоматами. И стреляли.

Отвечать на выстрелы нельзя.

Стой молча, вот так — один — против беснующихся, наглеющих с каждым днем врагов.

Гляди в их лица — без бинокля, а напрямую, почти в упор.

Кто знает? Не он ли, тот часовой на Дальнем Востоке, самый мужественный солдат?

К воинам-дальневосточникам не только у меня — у всех людей моего поколения — особое чувство. Еще со школьной скамьи мы знали по именам многих героев-пограничников: Коробицына, Карацупу, который один со своей собакой Индусом выловил несколько сот нарушителей; помнили поименно отважных Хасана и Халхин-Гола: пулеметчика Гальянова, комиссара Пожарского, лейтенанта Мошляка, водрузившего флаг на сопке Заозерной.

ОКДВА — Особая Краснознаменная Дальневосточная Армия — в самих этих словах уже слышалось для нас что-то героическое, легендарное.

Хотя мы и прибыли с запада уже бывалыми фронтовиками, нос перед дальневосточниками не задирали. Мы раньше часто пели «Дальневосточная — опора прочная», а теперь подхватывали эту песню с особым подъемом:

В июне, а может быть, в июле, точно сейчас уже не помню, несколько дней и ночей мы провели в приморской тайге, в глухих дебрях Уссурийского края. Осваивали там действия десантных войск в условиях болотистой горно-лесистой местности.

Природа вокруг была — никак иначе ее и не назовешь, кроме как — экзотической. На привалах к спящим на земле бойцам, к самоходным орудиям вплотную подходили дикие козы, любопытные антилопы, из-под ног то и дело выныривали полосатые, словно оцарапанные сверху, бурундуки. На марше дорогу нам на каждом шагу преграждали густые заросли лиан, настоящие «джунгли. Вот-вот, казалось, лианы раздвинутся и, выплутавшись из них, перед нами с охотничьим ружьем, с неизменной трубкой в зубах, предстанет не кто-нибудь — сам Дерсу Узала...

На одном из привалов я так сообщал в письме домой: «Сидим на берегу безымянной горной речки, вдыхаем исходящую от нее прохладу, пьем холодную, как лед, воду и, за неимением под рукой подходящей художественной литературы, — ни Лермонтова, ни Маяковского, — читаем стихи, отпечатанные на пачке бийской махорки:

Стихи были устаревшие, времени войны с Германией, уже отслужившие свое. Цитируя их, я рассчитывал, что мои проницательные родственники в Ижевске, в обход бдительной военной цензуры, сумеют сообразить, какого врага я имею в виду. Кто он — вероятный новый противник, с которым, видимо, вскоре мне и моим товарищам предстоит повстречаться.

Вечером 7-го августа 1945-го года всем взводом мы сидели на берегу Соляной протоки, небольшой, ничем, кажется, непримечательной речушки неподалеку от Шкотова. После ужина все чистили песочком и мыли в протоке помятые, видавшие виды солдатские котелки, коротали свободное, оставшееся до отбоя время. Было тихо, свежо после жаркого солнечного дня, но сумерки долго почему-то не спешили сгущаться.

Прополоскав в речке свой котелок, я поднялся и, увидав над Шкотовом вечерний закат, поразился тому какой он багрово-огненный, пожарищем распростершийся на полнеба.

— Будет война!.. — не знаю уж зачем, просто так объявил я во всеуслышание своим товарищам. И неожиданно даже для себя уточнил день, когда она, по- моему мнению, должна начаться.

— Завтра...

Ребята, конечно, посмеялись над моим пророчеством, да я и сам не принял его всерьез.

Но случаются же такие совпадения!

Наутро следующего дня радиостанции всего мира передали экстренное сообщение: Советское правительство, верное своему союзническому долгу, отдало приказ — советским войскам на Дальнем Востоке перейти в наступление.

— Подводная лодка — слева!