Георгий Куницын - Открытые письма «архитектору перестройки» А.Н. Яковлеву

Характеризует конкретного человека как действительную личность именно поступок. Именно дело. А тем более поступок того, кто претендует остаться в истории как выдающаяся личность. Важно не то, что ты думал, а то, что сделал. А вот это-то (то, что ты сделал) и зависит от того, трус ты или нет.

К примеру, ради какой конкретной цели, Александр Яковлев, ты, сторонник многопартийной системы (стало быть, демократ по убеждениям), становишься одним из активнейших гонителей инакомыслия? Значит, тобой управляли вовсе и не убеждения, а нечто находящееся ниже порога твоей духовности? Там-то и обитает трусость!

В том и суть, что рассматривать трусость только как отсутствие высокого, хотя подчас опасного для себя действия является ошибкой. В конкретных обстоятельствах, к сожалению, трусость тоже превращается в особого вида социальное действие. В антигражданственность.

И вместе с тем все же и в особую обязанность людей перед определенным соотношением политических сил. Это происходит тогда, когда оптимальным состоянием многих и многих социальных слоев в обществе, а в особенности всякого рода чиновничества, всякого рода наемников, становится именно страх перед своим личным неясным будущим. Неуверенность.

Прежние идеалы оказываются скомпрометированными, между прочим, этими же наемниками. Но продолжают тупо и упорно провозглашаться. Или же те, кто еще верит в эти идеалы, воспринимаются в качестве просто-таки дурачков. Серьезный смысл таинственного слова «юродивый» в отношении бесстрашных людей давно утрачен. Святые и праведники, тогда еще оставшиеся от предыдущих времен, истреблены или оттеснены от больших дорог. Умные, но несмелые люди почти неизбежно превращаются в циников. Нескончаемая трагедия истории Европы, в сущности, заключена между появлением понятия «киник» и давно пришедшим ему на смену гнусным смыслом слова «умник». Слов-оборотней ныне множество.

Такие-то времена и предъявляют, в сущности, диктаторский «социальный заказ» на постыдную гражданскую трусость. Она в свою очередь маскируется под высокий смысл евангельского «непротивления».

Она, трусость, становится, в сущности, универсальной, но неестественной формой компромисса. Самой низкой из всех ей подобных. Обнаруживается — особенно для людей прагматичных — бессмысленность всякого дальнейшего риска. Многие интуитивно, но делают для себя то открытие, что сама революция, ради которой они не щадили и жизней чужих, и своей, под тем же красным флагом заменена контрреволюцией. В наиболее чудовищных ее проявлениях. Вместо наследственной монархии Романовых пришла немыслимая по масштабу тирания — некое соединение восточного и западного деспотизма, в демоническом его синтезе, буквально охмурившем величайшую страну.

Одновременно и те, кто оказался у власти и залил сами даже рычаги ее кровью, тоже молчаливо согласились с тем, что все-таки лучше притворный энтузиазм, чем искреннее возмущение. Многие с обеих сторон научились и самопритворство превращать в нечто не отличимое от подлинного высокого чувства. Совсем так, как это остро и ярко высветил Д.Дидро в его знаменитом «Парадоксе об актере»: он писал, что подлинный мастер не переживает как раз те чувства, которые действительно владеют его персонажем, а он, мастер, изображает само это переживание, воплощает его, в сущности, с холодной головой. Он исторгает слезы свои не из сердца, а «из мозга»... Завороженный им зритель плачет, однако, неподдельно...

Таков тут рационализм. На передний план (в истории это не в первый раз) вышла не классика, а вышел разных видов классицизм. В том числе это был и «социалистический реализм» в его ложных проявлениях. Обессмертилось (в смысле вновь воскресилось) искажаемое декартовское утешение: «Мыслю, значит, существую».

Точно так и теперь, между прочим, на смену этому приходит старейший сенсуалистский девиз: «Чувствую, значит, существую». Никогда полностью не исчезал, плюс к этому, и Тертуллианов выдох в вечность: «Верую, ибо абсурдно». Именно вера менее всего и оказалась абсурдной.

В этих обстоятельствах не исчезла совсем ни одна из черт характера людей. Но на передний план вышло то, что страх и трусость, в сущности, стали замещать собой гражданский долг.

Антиценность стала выглядеть спасительной. В этом и суть современной дьявольщины.

Все ведь сместилось. И ордена, и премии, и продвижения по службе, и многое еще — все это стало наградой именно тем, кто не смел и пикнуть против новых поработителей общества, обманутого настолько, что оно и до сих пор не может разглядеть в уходящей сталинско-брежневской системе именно тот строй, который, будучи государственным капитализмом, не только намертво дискредитировал, в сущности, христианскую идею социализма, но и сделал ее нестерпимой и просто при восприятии на слух.