Тахави Ахтанов - Избранное в двух томах. Том второй

Женщина не шелохнувшись смотрела на меня,

«Мама, я же говорю, это друг нашего папы. Почему ты молчишь?» — тормошила мать Галияш.

От ее неподвижности и молчания я почувствовал себя не в своей тарелке. Женщина медленно обернулась к дочери и спросила: «Что ты говоришь, милая?»

«Я говорю — он друг папы. Они вместе были на фронте».

Я поздоровался. Она не ответила, молча шагнула ко мне и остановилась. Ее руки со следами мыльной пены опустились, дыхание как будто остановилось. Во взгляде боролись страх и надежда. «Неужели она до сих пор ждет его?» — подумал я.

«Что с тобой, мама? Дядя, заходите в дом», — подбежала ко мне Галияш.

«Ойбой-ай, что же я стою! — только теперь опомнилась женщина. — Проходите в дом».

Это и была тетушка Гайни. В нашей семье ее зовут Айеке...

В ту встречу мать с дочерью постелили самое лучшее одеяло, усадили меня на самое почетное место и, несмотря на мое возражение, поставили самовар. Мне было некогда в тот день, но оставить двух сирот и так просто уйти я не смог. Удивительное существо человек! Десять минут назад мы не подозревали о существовании друг друга. И вот уже они встречают меня как долгожданного и близкого человека, внимательно ухаживают за мной: Гайни-апа суетилась, хлопотала у самовара, стелила скатерть, перетирала пиалы и все время смотрела на меня хорошим, добрым взглядом. Бесконечно обрадованная Галия подошла ко мне, присела рядом и склонила голову к моему плечу.

«Вы простите ее, мое солнышко, она видит в вас частицу своего отца», — проговорила Гайни-апа, поставила на скатерть баурсаки и, не удержав слезу, отвернулась.

По природе своей я не склонен философствовать, но в тот день сделал для себя что-то вроде философского обобщения. В народе говорят: человек жив человеком. Твоя биография не бывает сугубо личной, только твоей. Случилось с тобой хорошее, случилось плохое, все это связано и с кем-то другим, и этот другой входит в твою жизнь. Если захочешь его вычеркнуть, то волей-неволей вынужден будешь вычеркнуть и часть своей биографии. Мы, трое, встретившись в низкой скромной комнатушке, были по-разному связаны с Мурзахметом, и в каждом из нас была частица его жизни. Мурзахмет незримо присутствовал в комнате, и каждый из нас, робея, не решался заговорить о нем сразу. Говорили пока о житье-бытье, о своих делах. Гайни-апа, проявляя выдержку, спрашивала о моей жене, о моих детях. Галияш слушала, посматривала на меня все нетерпеливей и, наконец, не выдержала: «Вы же были вместе с папой, расскажите, дядя...»

Гайни-апа выжидающе умолкла. Мне было трудно начать разговор о главном. Они смотрели на меня, готовые не пропустить ни слова. Я заговорил о том, как мы впервые встретились с Мурзахметом, как познакомились. Их жадное внимание подхлестывало меня, и я постепенно увлекся воспоминаниями. Галияш, слушая, порозовела, на ее личике появилась детская гордость за отца, а Гайни-апа сидела бледная, замерев.

«С Мурзахметом мы всю зиму прожили в одном окопе. Землянка холодная, стены мерзлые. Мы стелили одну шинель, укрывались другой и спали в обнимку. Так теплее».

«Боже, Мурзаш так плохо переносил холод! — встрепенулась Гайни. — Он не захворал?»

«Там мы ко всему привыкли».

«А он не кашлял? Он ведь такой невнимательный к себе, не следит за собой...»

Почувствовав, что мой рассказ иссякает, Гайни-апа стала подбадривать меня вопросами:

«У Мурзаша часто болела голова. Стоит только вспотеть ему чуть-чуть и выйти на холод, так сразу болит голова. Наверное, измучился на фронте?»

«Я что-то не замечал... Да, кстати, он как-то вспомнил. Раньше, говорит, меня головные боли мучили. А теперь и зимой с непокрытой головой хожу — хоть бы что. Помню, он еще смеялся: война, мол, от всех болезней лечит». — «Ой, вы правду говорите?» — оживилась Гайни-апа. — «Совершенно серьезно. На фронте даже те, у кого был раньше ревматизм, забыли о нем».

Гайни-апа, подавая мне пиалу с чаем, улыбнулась, вспоминая что-то. «Мурзаш очень любил чай... Но кто там мог вас напоить горячим чаем!» — вздохнула она.

Я тоже вспомнил об этой слабости Мурзахмета. Вскипятить чай в окопе — задача нелегкая. И лежала она на мне. Я бегал в хозвзвод, выпрашивал восьмушку чая. Иногда мне отказывали, и приходилось проявлять солдатскую сноровку. Потом ставили котелок на огонь и, обжигая губы, тянули горячий чай из алюминиевой кружки. Мне вполне хватало одной кружки, но из чувства деликатности я составлял компанию своему командиру.

Своими вопросами Гайни-апа постепенно как бы очищала мою потускневшую память. Она хорошо помнила все его привычки, а ведь прошло пятнадцать лет, как они расстались. Каждое его движение, походка, жесты, взгляд были свежи в памяти Гайни, будто свой дом он покинул только вчера...