А. Корин - Феномен «Что? Где? Когда?»

- О том, что произошло. Почему вас вдруг уволили из театра?

- Из-за одного молодого человека... Не удивляйтесь, но я был в театре секретарем комсомольской организации. Вообще, в те годы я был очень идейным человеком. Верил во всякие глупости: в справедливость, в партию, в народ. Ну, в общем, был типичным секретарем комсомольской организации этого замечательного заведения. И хороший парень - не друг, но знакомый мой - покончил жизнь самоубийством. И оставил записку, которую начальник театра скрыл. Ну, не показал ни мне, ни ребятам. А понес сразу начальству, и еще не знаю, куда там. Я начал, как теперь говорят, выступать. Начал противиться этому. Но меня легко было зажать. Меня уволили с помощью такой комбинации. Я был художником-постановщиком, а меня перевели на должность обойщика. Театрального обойщика. Вот вы меня спросите, что это такое? А я вам скажу, что до сих пор не знаю, что это такое. Есть предположение. Обойщик - это не тот, кто делает обувь. И не тот, кто клеит обои. Нет. Обойщик, это тот, по-моему, кто делает драпировки... Но я не знаю точно. Нет. И уже не хочу узнавать. Итак, я однажды пришел в театр. Повесили приказ. И вижу на доске приказов: листок, что начиная с такого-то дня я - обойщик. Я не знаю, что делать и к кому идти. Просто не знаю. Очевидно, что мое выступление в защиту друга это был повод для них, чтобы меня уволить как профессионально непригодного человека. Как художник, я сделал несколько таких вещей, и... Короче говоря, я подставился, и со мной решено было кончать. И вдруг меня вызывают в главный политический штаб... Генерал группы советских войск, который ведал всеми военными театрами в стране, ну вот он ходит по кабинету, что-то нечленораздельное кричит, и единственное, что я понимаю - что меня сошлют сейчас куда-нибудь в Сибирь. А за что - я не понимаю! Я только улавливаю какое-то слово, которое он часто повторяет и при этом грозит пальцем: "позиторы!" "Я вам покажу ваши позиторы!" Что это за "позиторы" - я так и не понял. Короче говоря, он меня выгнал из кабинета, как просто остолопа, который не понимает очевидных вещей. А потом я выяснил, что "позиторы" значит на военном языке этого генерала - это наброски, которые я делал в разных местах. Ведь я тогда впервые попал на Запад. В том числе и в западные рестораны. Вы меня поймите. Это был какой год? 53 - 54. А тогда для нас все было новое. И люди западные и их рестораны. И я только что закончил институт. А тогда вообще пересечь границу - это был редкий случай. Просто лотерея. Просто я вытащил счастливый такой билет. Так вот эти наброски, эти "позиторы". Я потом вспомнил, что у него на столе была стопка листов. И нашелся доброжелатель, который эти мои наброски из ресторанов взял и передал этому генералу. А на рисунках моих были и проститутки, я не скрываю. И девочки и мальчики, как знакомились, и так далее, и так далее... Потом даже в журнале "Театр" я один или два наброска таких опубликовал в Москве. Вот. А генерал назвал их "позиторами" и, как водилось тогда, квалифицировал мои рисунки, как предательство родины. Потому что, в принципе, нам не разрешалось даже выходить из нашего квартала.

В центре Потсдама были несколько домов, где селились все советские работники театра. А также те, тоже советские люди, которые за теми советскими наблюдали. И пересечь квартал и просто выйти, куда-то в город, уже считалось как бы очень, очень нехорошим проступком, который разбирался на партийном бюро и так далее, и так далее... А тут, я мало того, что переступил. Я со своим другом путешествовал по ресторанам и рисовал всяких девочек. То есть, по их логике, наверняка налаживал связи со шпионами... Кстати, про этого моего друга. Много лет спустя мы встретились с ним. Это был прекрасный такой общительный человек. Он сам меня нашел. Ну, посидели, выпили. Он - немного. Я - как всегда. Тогда я еще пил. Может быть, слишком много. По-моему, это было в "Метрополе"... И он показал мне фотографии, которые он делал по заданию этой самой разведки, фотографии, которые он делал с меня и в ресторанах и в других местах. Он как раз и был тем самым человеком, который меня сдал. Так меня перевели потом, как буйвола такого, человека не нашего, перевели в наказание в Десау. В другой город. Просто в другую военную часть. Перевели в должности человека, который должен был рисовать лозунги на красном кумаче. Лозунги?! Каждое утро я должен был вставать и до вечера рисовать лозунги. Вот это было самое страшное. Самый страшный период моей жизни, потому что, как бы я ни рисовал - хоть по системе Чистякова, по реализму, или как Базиль меня учил, но буквы у меня не получались. Я не мог нарисовать ни одного лозунга. И меня списали, уволили. И я приехал в Москву. Вот так закончилась моя первая немецкая эпопея.