А. Корин - Феномен «Что? Где? Когда?»

Итак, недели через две апогея своей славы, Василий проснулся неожиданно для себя рядом с толстой девицей. Будучи маленьким щупленьким человечком, знаменитый художник удивился. Хотел было улизнуть, но в дверях появились родители девушки. И Василия женили. Жена требовала денег. Василий бросил рисование и принялся что есть мочи зарабатывать деньги. Тогда он открыл секрет земляных красок, которыми пользовались художники эпохи Возрождения. И начал копировать работы старых мастеров. Разбогател. А потом американцы сделали реестр отпечатков пальцев известных художников эпохи Возрождения. Василия посадили в тюрьму, и ничего нельзя было сделать. Отсидел. Вышел. Устроился главным художником на парижскую киностудию. Когда в Париж вошли немцы, киностудия почему-то сгорела. Принялись искать виноватого. А так как немцы считали Василия французским шпионом, а французы начали поговаривать, что он русский шпион, все показали на него, бедолагу. Его отправили в концлагерь.

В концлагере он был смертником - без страховки, без ремня монтировал на огромной высоте заводские конструкции. Остался жив. Потом закончилась война, счастливый Василий пошел пешком навстречу своим, русским. Прошел через Францию, через Германию, пришел в Берлин. А русские солдаты взяли да и посадили русского художника в тюрьму. За то, что он якобы был французским шпионом. Отсидел. Вышел. Хотел было добраться до Керчи, чтобы встретиться с братом, но в Россию его не пустили. Так и остался Василий Родченко в Потсдаме, куда в один прекрасный день приехал наш театр.

Я был молодым. Я был художником. У меня в подчинении находился один человек. И я считал себя очень талантливым. Но когда Василий извлек откуда-то свои работы и разложил их на лестнице, мне стало плохо. Я понял, что никогда в жизни уже не возьмусь рисовать. Все тринадцать лет я учился в реалистической, натуралистической, социалистической школе. Эта школа была в мышцах моей руки. Моя рука не могла быть рукой Василия. А глаз вдруг увидел нечто другое, настоящее, свободное, не зажатое ни в какие рамки. Увидел и с той минуты уже не мог смотреть по-другому. Я не знал, что мне делать. Я бросил писать. И, хотя продолжал работать художником, чувствовал, что внутри у меня что-то разваливается. То и дело умолял Василия, умолял в течение двух лет нашей дружбы, открыть мне секрет земляных красок. Мне казалось, что они способны сделать мою руку другой. Это при новых-то глазах! Но он, подаривший мне множество других ценнейших секретов, ни за что не желал расставаться с этим. "Ты подвергнешь себя опасности!" - не уставал повторять он. Со временем я понял, что мой друг был не только гениальным художником, но и гениальным человеком.

...Мой друг страдал родовой астмой, которая ничем не лечилась - только керченскими оливками. Я уехал в Россию. Прощаясь, обещал привезти или прислать старику эти самые целебные оливки. Но молодость вихрем вскружила мне голову, легкомысленному, разодетому, окруженному прелестными девушками. Я так и не привез старику оливки. И не прислал...

...Я не пишу маслом, не пишу акварелью, я не рисую ни пастелью, ни карандашом. Но мой глаз все время рисует, на что бы я ни смотрел. Я выбросил все свои картины в мусорный контейнер. И, кажется, не жалею. Василий Родченко научил меня рисовать постоянно. И постоянно помнить наши потсдамские два года. То и дело открывать в них что-то новое. Иногда философствовать. Он был великим художником. В общем, он изменил всю мою жизнь. Было много размышлений, много трагедий личных, потому что как бы ломалось все мое видение мира.

- Но вы все-таки рискнули и пошли в театральные художники... или сразу в режиссеры?

- Секундочку! Он еще... Однажды я начал упрашивать его там, в Потсдаме, чтобы он мне раскрыл секрет земляных красок. Думаю - хрен с ним, если я не умею рисовать, хоть буду копировать чужие хорошие работы. А попаду в тюрьму - и черт с ним, да и вряд ли попаду. В России вообще и не поймут, где там подлинник, где нет. Но он не раскрыл мне свою тайну. Он сказал: ты погибнешь. Если я раскрою тебе все, что я знаю, ты будешь в концлагере, или ты попадешь в тюрьму и погибнешь там. Так и остался этот секрет неузнанным. И вот, отвечая на ваш вопрос. До того как стать театральным режиссером, я был довольно модным театральным художником в Москве. Когда меня уволили из театра в Потсдаме и выслали на родину, как у нас теперь говорят, еще хорошо, что не дальше...

- Почему уволили?

- Ну, есть... То есть теперь уже был у нас там полковник один такой, я и сейчас помню, как его звали. Но не хочу его называть. В общем, Командир театра. Все-таки это был военный театр, и мы были все вольнонаемные. У меня до сих пор в военном билете - я храню его как реликвию - написано: годен и необучен. То есть я ни разу в жизни не брал в руки винтовки. Ни разу. И школа, где я учился, это вот московская средняя художественная школа, - она была, по-моему, единственное заведение в Москве, в которой даже не было военного предмета. И это в военные годы! Вот. Так о чем я говорил?