Марат Каландаров: Виза в пучину

— Знаешь ли ты о чешских событиях в шестьдесят восьмом?

— Кое-что слышал, — бросил я.

— После этих событий сто тридцать тысяч чехов и словаков оказались в трудовых колониях, семнадцать из которых были концентрационными лагерями, где узников заставляли работать на урановых рудниках. Мой отец там отдал богу душу, — фермер перекрестился. — Он был хорошим учителем и любил свою родину. И очень не хотел жить под диктовку коммунистического режима. Вашего режима…

— Бывшего нашего, — уточнил я. — Теперь я живу в другой стране — Латвии. А он, — я кивнул на соседа, — приехал сюда из Эстонии. Прибалтам тоже нелегко пришлось в социалистическом муравейнике.

— Согласен, — в глазах пана Иржи мелькнуло что-то похожее на сочувствие. — Всех нас угнетал старший брат — век бы его не видеть. — Он опять перекрестился.

— Значит, вы из Прибалтики?.. Это хорошо. Мне не надо волноваться, что в моем хозяйстве что-то сопрут. Так, кажется, выражаются русские.

Он задумчиво смотрел в окно, как бы собираясь с мыслями, а потом начал рассказывать об ужасах на урановых рудниках.

— Мой отец уродовался в концлагере, который охраняли советские чекисты… Не чешские солдаты, а ваши красноармейцы. Каждый грамм урана строго контролировался Москвой. Руду увозили в Россию, обогащали и продавали по всему свету, зарабатывая на этом миллиарды долларов. А мы, чехи, получали кукиш.

— Пан Иржи, — осмелел я, — сейчас не шестьдесят восьмой год, но мы весь день вкалываем, как в концлагере.

— Так ведь я плачу! — возмутился хозяин. — А моему отцу ничего не платили.

Он посмотрел на часы и закончил монолог властной фразой:

— Через пятнадцать минут вы должны быть на своих рабочих местах.

Крышу я разобрал быстро. Окончательно измучился, поднимая по шаткой лестнице широкие металлические листы. Периодически приходилось идти на помощь эстонцу, который несколько раз падал и лежал неподвижно, как мертвец. Я приводил его в чувство, и каторжный марафон продолжался.

Над хутором садилось солнце, и лучи его зажигали охрой окна усадьбы, верхушки яблонь. Стекла старинного хутора становились красными, как глаза моего нового друга, — то ли от слез, то ли от перенапряжения.

Пан Иржи появился в двадцать два часа, поманил меня пальцем, вытащил бумажник и протянул банкноты. Каторжный труд был оценен в триста крон, что составляло около восьми американских долларов [1] По курсу августа 1994 года .

Эстонец, совершенно обессиленный, сидел на траве. Он не в состоянии был подняться, когда грузная фигура хозяина выросла около него. Лишь протянул ладонь, которая была красной с белыми лохмотьями лопнувших мозолей.

— Это тебе, — пан Иржи положил на израненную ладонь кроны и попытался подмигнуть, дескать, труд нелегкий, но зарплата того стоит.

Потухшие глаза эстонца подернулись иронической поволокой.

— Спасибо, пан Иржи, — скрипя на зубах цементными песчинками, процедил он. — Эти мешки я запомню на всю оставшуюся жизнь.

— Цемент — это хороший бизнес, — доверительно сообщил фермер. — Мне его из Украины доставляют по бросовой цене. А я его продаю по местным расценкам минус десять процентов. Завтра, — он снисходительно тронул плечо эстонца, — тебе будет легче. А послезавтра — еще легче. Опыт — вот что из новичка делает настоящего мужчину. Потом ты будешь носить эти мешки с наслаждением.

И явно довольный собой, пан Иржи удалился.

— С меня хватит, — с тихим бешенством выдавил эстонец. — Баста!

— Но ведь для тебя это единственный способ заработать деньги на обратную дорогу, — заметил я.

Он молча стал подниматься и заковылял к ведру с водой. Из-за угла вынырнула знакомая машины. Работорговец мягко подкатил к хозяину, притормозил и выскочил из салона. Они о чем-то переговорили, пан Иржи достал бумажник, отсчитал банкноты и протянул их поставщику. Тот, растягивая губы в елейную улыбку, долго раскланивался. Сколько заработала мафия на наших мозолях — для меня осталось тайной. Думаю, очень прилично. Хозяин махнул рукой и пошел к усадьбе. Мафиози упругими шагами направился к нам.

— Гоните бабки, джентльмены. — В его голосе сквозил металл. — Как договорились, тридцать процентов от дневного заработка.

Я отдал ему сотенную. Эстонец последовал моему примеру.

Вербовщик вез нас в отель. Даль источалась бордовым маревом. Заходящее солнце кроваво изливалось над пшеничным полем пана Иржи, а потом начался многокилометровый лесной массив. Когда мохнатая стена оборвалась, открылось озеро, издавая запах водорослей. На пустынном берегу белело приземистое здание.