Владимир Жуков - Север выходит на связь

— Ты бы подмел, парень!

Голос был мужской, человека в летах, и Стромилов понял, что от этого голоса он и проснулся, только не уловил, что говорилось раньше. Самого человека не было видно, его закрывала перегородка, а в дверь, вернее, в проход между перегородкой и печью, виднелось только замороженное оконце да стол, на котором стоял черный от копоти чайник.

— Слышь, подмети, парень, — настаивал все тот же голос. — Инспектор приехал, а ты сидишь. Он те задаст!

— Задаст! — отозвался голос помоложе. — Я кому хошь могу сто очков. У меня ажур!

— Инспектор найдет, чего у тебя. На то его из самого Ленинграда привезли, чтоб любого насквозь расколол. Увидишь!

— Еще посмотрим.

Стромилов улыбнулся. Ему понравилась уверенность молодого, и он понял, что тот, раз его пугали «инспектором», — радист. И вообще Стромилова, приезжего, скорее всего, поселили у радистов, ведь он по их части прибыл. Ночью в избе слабо горела коптилка. Стромилов не разглядел, что тут и как. Да и спать хотелось смертельно, продрог он сильно за рисковый, хотя и недолгий полет. Ну что ж, раз у радистов — это хорошо, ближе к делу.

Он быстро оделся, застелил постель и, пригибаясь, вышел из-за перегородки.

Те двое поднялись с лавок, поздоровались. И тотчас хлопнула дверь, вошла молодая женщина, закутанная до глаз в полушалок. С нею в избу ворвался радостно-свежий морозный воздух, и сама она, быстрая в движениях, как бы разливала вокруг себя доброе настроение. Тоже поздоровалась с гостем, не тратя времени, загрохотала чайником на шестке.

Стромилов огляделся. Вот это да! Молодой парень был прав, хвастаясь: здесь, в просторной пятистенке, располагался хоть и маленький, но настоящий радиоузел!

Кроме обычного, как водится, стола в красном углу, стоял в избе еще один, длинный, видно, специально сколоченный. На нем аккуратно располагались три «Севера» с удобно укрепленными телеграфными ключами, с отдельными источниками питания. Радиостанции (и, чувствовалось, антенны) находились друг от друга на расстоянии, не избавлявшем их при одновременной работе от взаимных помех. Но главное — то, что станций было несколько, позволяло радисту, как тотчас понял Стромилов, работать, используя сразу две рации — одну в виде приемника, другую как передатчик. В противном ведь случае надо было, передав сообщение, переключать радиостанцию на прием, а потом снова на передачу, и так все время, пока ведешь сеанс. Такова была «плата» за крохотные размеры «Севера», за его портативность, достигавшуюся за счет совмещения многих деталей в схеме передатчика и приемника. Третью радиостанцию, когда две другие работали «по-узловому», можно было использовать параллельно, вести на лей наблюдение за эфиром.

Стромилов подметил и стопку тетрадок — аппаратных журналов и тщательно, даже красиво, выполненные вводы антенн, продетые сквозь раму окна, а подальше, в углу — еще один стол, точнее, верстак, и на нем — тисочки, паяльник, коробочки с канифолью, винтиками, гаечками, сопротивлениями — всем тем, чем быстро разживаются люди, знающие толк в радиоделе и любящие его. Была тут даже пластмассовая коробка немецкого полевого телефона, и провод от нее змеился наружу, в другую, скорее всего, штабную избу.

Молодой парень угадал, видно, что Стромилов доволен, и, сдернув кубанку с красной партизанской ленточкой, победно посмотрел на пожилого. И тот — бородатый, в телогрейке, в больших, ладно подшитых валенках — покорно пожал плечами, как бы говоря: ты, конечно, в своем хозяйстве больше понимаешь, только ведь я по дружбе намекал, для порядку.

Он и оказался, пожилой, из бойцов стрелкового взвода, его прислали проводить Стромилова к начальству. А молодой был точно — радист. Позже, за чаем, обжигаясь краем металлической кружки, он рассказывал Стромилову, как выискивал для аппаратуры свободную, нежилую избу, как размещали все, налаживали и как славно теперь трудиться. Потом появился серьезный, похожий на молодого колхозного агронома, брюнет лет двадцати пяти — начальник связи Лева Миронов, и разговор принял деловой характер, лишь время от времени прерываясь, к слову, общими картинами партизанского житья-бытья.

Говорили весело. Стромилов и потом не раз отмечал про себя, что партизаны все, как один, улыбчивы, словно бы все время демонстрируют бодрое состояние духа; даже ругаются они так весело, что невзгоды, которые они клянут и которых у них предостаточно, кажутся довольно безобидными, во всяком случае преодолимыми если не завтра, так через месяц, не более.