Анатолий Керин: Леший выходит на связь

Смеркалось. Из глубокого, потемневшего разложья галопом выскочили два нервных, подвижных в седле всадника. Они разом осадили горячих коней и, привстав на стременах, поворачивая головы из стороны в сторону, стали напряженно вслушиваться в тишину степи, открывшейся перед ними. Степь начиналась неподалеку, от таежных тягунов, что вели к зубчатым переломам фиолетовых белоголовых гор, и уходила в расплывчатые сумрачные дали к Енисею — тихая и бесконечно задумчивая.

Кони часто стригли острыми ушами, шумно втягивая ноздрями стылый вечерний воздух, пропахший вонючей карболкой, кислой овечьей шерстью и молодыми побегами ковыля. Крепкогрудые скакуны, выросшие на суходольном степном приволье, хорошо знали эти места, где еще недавно стригунками резвились в бесчисленных табунах.

— Все ладно, — негромко, словно боясь вспугнуть тишину, сказал один из всадников — молодой хакас Турка, услышав сухое пощелкивание дроф вдалеке да заливистую косачиную песню. — Можно ехать.

Другой всадник, тоже хакас, но помельче ростом и помоложе, повернулся в седле в сторону темного лога, из которого они только что появились, и пронзительно свистнул.

В тот же миг немой сумрак отозвался разливистым эхом и вслед за ним — лихими выкриками и дробным гулом многих копыт. Из непроглядной лесной чащи высыпалась лавина конников, одетых в поношенные, рваные дождевики, зипуны и полушубки. У всадников, почти у всех, без исключения, прикладом под мышку мотались карабины и обрезы.

Турка ловко выхватил увесистый маузер, пришпорил тонконогого гнедого бегунца и, оставляя позади большие клубки пыли, понесся к степным курганам. По обросшей бурьяном меже он обскакал черное поле пара, и ему открылись с бугра сбившиеся в кучу игрушечные домики и юрты третьего отделения Московского совхоза. Сметливый разведчик, которого еще в первой половине дня посылал Турка в этот поселок, все как есть высмотрел и вынюхал, и донес, что чекистов поблизости нет, все спокойно, и, казалось бы, нечего Турке сейчас опасаться. Но переменчивая — раз на раз не приходится — волчья жизнь уже научила Турку быть крайне осторожным, готовым принять бой в любых, даже самых неожиданных, условиях. И рысьи его глаза с лихорадочной жадностью впивались в густеющий сумрак, стремясь разглядеть, что делалось там, впереди, у крохотных домиков и кошар совхоза.

Азартной звериной стаей, что почувствовала близкую и легкую добычу, влетели конники в единственную голую и довольно узкую улицу поселка. В квадратных оконцах саманных избушек один за другим стали гаснуть красноватые робкие огоньки. Отложив все свои привычные дела, люди испуганно ахнули и затаились, надеясь, что сегодня их может не коснуться лихая беда или с других отделений дружинники прискачут сюда на выручку. На самом же третьем отделении, к несчастью, мужчин сейчас почти не было — это знали расчетливые бандиты.

Турка с несколькими отчаянными парнями — сам подбирал их в телохранители, и они не покидали его в походах и боях ни на минуту, — с гиком проскакал к конторе отделения — просторному, вышагнувшему в улицу пятистенку, в котором когда-то жил хозяин улуса — сосланный в Нарым бай. Контора была на рыжем от ржавчины пудовом замке, атаман приказал немедленно сбить его. Телохранители кинулись в соседние дворы искать топор, лом или что-то другое, чем можно управиться с похожим на колесо замком.

Тем временем, возбужденные налетом, красные от кинувшейся в голову крови, повстанцы, как называли себя крутые на расправу люди Турки, притащили на суд к атаману счетовода отделения — невысокого плюгавого мужичонку, который тяжело дышал и дико, раздирающим душу голосом вскрикивал от частых ударов, сыпавшихся на него со всех сторон. Повстанцы, изрядно потешившись, бросили изувеченного, зеленого лицом счетовода на землю.

— Принимай гостей! — с презрительной усмешкой воскликнул Турка, пристально разглядывая притихшего, словно мертвого, счетовода.

Это был русский, средних лет мужик. Безысходным страхом горели его большие глаза и, приоткрывая зубы, судорожно подрагивала верхняя, разбухшая от ударов губа. Сперва Турка хотел просто, как водится, пристрелить счетовода: как-никак высокий по должности служащий, на собрания в район часто ездит. Может, не раз доносил и жаловался на повстанцев в ЧК или ГПУ. Вполне заслужил смерть, и она не только в справедливое наказание ему, а и в строгое назиданье всем другим, чтобы знали, как у большевиков неудобно и опасно ходить в больших начальниках, да как на собраниях хвалиться многим чужим скотом, согнанным со всей степи в проклятые колхозы и совхозы. Ведь где-то здесь, в рассыпанных по долинам совхозных отарах — пусть съедят их черви! — ходят насильно отнятые бараны самого Турки, и только ли его! У тех же Туркиных верных помощников братьев Мосла и Николая Кинзеновых большевики отобрали и отдали колхозу столько тучных коров, лошадей, и овец, сколько вмещается в самом большом логу Уйбатской степи.