Борис Полевой - С удостоверением Правды (Из блокнота военкора)

Вторую половину дороги мы шли пешком, помогая друг другу выбираться из грязи, за ушки вытаскивали из нее слезавшие с ног сапоги. Вот тут-то и познали мы по-настоящему беспримерный труд этого наступления. Грязь хватала нас за ноги своими липкими ладонями, нависала на сапогах пудовыми гирями, делала их более тяжелыми, чем вериги, более тягостными, чем колодки и кандалы. Путь мы считали не десятками километров, даже не километрами, а пролетами между телеграфными столбами. По очереди несли тяжелый рюкзак фоторепортера Петра Бернштейна, набитый аппаратурой и проявителями, а потом тащили размокшие шинели тех, кто совсем выбивался из сил.

— Ну, ну, теперь уже совсем пустяки осталось, не раскисать, не раскисать!

А потом, добравшись до места, не перебинтовав стертые, ноющие ноги, даже не переобувшись, при свете фитилька, опущенного в бачок для проявления негативов, все дружно писали, забыв дорогу, усталость и неудачи: утром самолет уходил на Москву.

Избавление от «прокола»

Сейчас, когда от этого происшествия нас отделяет уже немало времени и оно потеряло свою остроту, могу повиниться в одном невольном своем грехе. Случился он в дни, когда великое наступление на юге достигло наивысшего развития. Москва вздрагивала от орудийных салютов, а мы, корреспонденты, едва успевали отмечать самые большие вехи наступления.

В эти дни я улетел на Буг, к которому прорвались тогда наши передовые кавалерийские части. Самолет был попутный, возивший офицера связи. Он должен был сейчас же вернуться обратно, а передовые эскадроны вот-вот могли форсировать реку. Надвигалось событие большой исторической важности. Отправив с пилотом корреспонденцию «Здравствуй, Буг!», я решил остаться и дожидаться форсирования реки.

Вот тут-то и началось испытание. В оперативном отделе бригады я узнал днем, что правый фланг нашего фронта, резко рванувшись вперед, неожиданно очутился у Ново-Украинки и Помошой. Это были важнейшие пункты, достойные московского салюта. А может ли быть для военного корреспондента более позорный «прокол», чем прозевать новость? И вот вечером я двинул обратно к телеграфу, проклиная свою опрометчивость.

Я ехал на конях, потом на бензозаправщике, потом на высокой «беседке» какого-то трактора. Потом в санитарной машине с ранеными, потом пешком и только к рассвету добрался до аэродрома, где мандат «Правды» тотчас же помог мне получить самолет. Но тут меня ждал новый удар: вчера вечером Москва уже салютовала в честь освобождения Ново-Украинки. Это был мой первый и совершенно непростительный «прокол». Торопиться к телеграфу уже не было необходимости, я полетел обратно за Буг.

Каково же было мое недоумение и радостное удивление, когда через несколько дней, уже на Днестре, я, развернув «Правду», увидел в ней свою корреспонденцию о взятии Ново-Украинки.

Сначала я не поверил глазам. Но нет, я не ошибался, в газете стояла небольшая, со знанием дела написанная заметка и за моей подписью. Эта необычная помощь меня растрогала и очень смутила. Оказывается, увидев, что отсутствующий товарищ «горит», капитан Костин на свой страх и риск написал за меня эту заметку. Он посоветовался с другими коллегами. Те одобрили. Общими усилиями подправили заметку «под Полевого», а потом до утра сидели на телеграфе, заботясь о том, чтобы «Правда» ее своевременно получила.

Эстафета

Чем дальше уходил наш фронт от исходных позиций, чем быстрее и чаще мелькали освобождаемые села, города, форсированные реки, тем хуже становилось у нас с так называемой проводной связью. Даже телеграфные сообщения из редакции нам привозили поездом, и они приходили к нам в подлинниках за редакционными печатями, с подлинными подписями начальников…

Надежда была лишь на самолеты, на любезность пилота или фельдъегеря, но надежда непрочная, зыбкая, так как в пути письма наши дважды и даже трижды передавались из рук в руки, прежде чем дойти до редакции. И вдруг однажды утром, когда мы отсыпались от ночного бдения, в комнату влетел запыхавшийся капитан Костин и объявил, что через полчаса с аэродрома улетает «прямой на Москву». Мы мигом засургучили свои творения, наспех оделись, на ходу объявив о приятной новости по телефону всему корреспондентскому корпусу. Наши конверты были переданы пилоту в то время, когда самолет уже выруливал на старт. Тут к нам подбежал совершенно измученный Кудреватых и сообщил, что ему посылать нечего, так как все его сочинения лежат на телеграфе, а от телеграфа до аэродрома была добрая верста.