Захар Прилепин - Всё, что должно разрешиться. Хроника почти бесконечной войны - 2013-2021 [litres]

– А поражение в Южной Осетии повлияло на падение его статуса?

– Не думаю, что это напрямую связано.

– Но жители Грузии поддержали его авантюру.

– Люди поддержали, но это тоже был общественный обман. Несколько месяцев Саакашвили и его окружение заявляли: мы возьмём Осетию за несколько дней. Россия со ржавыми танками не посмеет даже вздрогнуть. Уже когда Саакашвили ввёл войска в Осетию, он по телевизору заявил о том, что сейчас договорится с Дмитрием Медведевым, чтобы никаких действий с той стороны не предпринималось.

– Он так сказал?!

– Да, причём он в это верил. Он был настолько неадекватен, хотя Путин его лично предупреждал – не тронь, получишь в ответ обязательно. Саакашвили человек редкостной неадекватности, хотя некоторые вещи он действительно сделал. Но вообще постсоветское население, повторяю, не может жить в состоянии тотальной несвободы. Население научили определённым свободам: может, оно ещё не умеет с этими свободами обращаться, но оно не готово расстаться со свободой абсолютно.

– Готово, судя по Украине.

– Ну, нет. И в Грузии был вот этот вот нацистский угар. Она его просто постепенно изживала. Я думаю, что и с Украиной это произойдёт.

– В чем сходство моделей грузинский и украинской?

– Национализм. Это очень любопытная история, связанная с «Радио “Свобода”»: как было устроено вещание, причём с самого начала. Для русской службы предлагаются ценности демократического мира – свобода собраний, самовыражения, вероисповедания и всего на свете. Для национальных служб – национальная идея. То есть, такой показательный подход был в пределах одной маленькой организации.

– Что, и фашизм в гомеопатических дозах можно?

– Да, фашизм иногда можно: если он работает, как они рассуждают, «за нас, против нашего противника». Западная политика была устроена таким образом, что национализм за пределами России воспринимался как союзник. И его начинали поддерживать. Так было и с Молдавией, и с Грузией, и с Украиной.

– А эта ситуация может быть переломлена, или это навсегда?

– В Грузии она отчасти преодолена. Очень отчасти.

– Я имею в виду: в восприятии Европы, в европейском подходе. Они так и будут себя вести по отношению к России и ко всем постсоветским режимам?

– Думаю, это переломить невозможно. К сожалению, здесь дело в постколониальном снобизме. Европейцы смотрят на те народы, которые не создали то, что создали они, – как на население, которое может кормиться, так сказать, тухлой рыбой.

– И поэтому можно поддерживать национализм?

– Его можно использовать и можно позволить этим народам жить как бы в дореформенную эпоху.

– А для чего использовать? Для того, чтобы России было плохо? – я осмысленно упрощал разговор, чтоб получить предельно четкие ответы.

– Да, конечно.

– А зачем немцу или, там, чеху, чтоб России было плохо? – не отставал я.

– Ты знаешь, это глобальный взгляд на Россию, как на противника. Она непредсказуема, она дышит какими-то своими, непонятными Европе идеями, она ведёт себя странно…

– Она двадцать пять лет вела себя никак, и за это время у Европы привычки не изменились.

– Это инерция советской эпохи: они не доверяли России, хотя Россия всячески рассыпалась в поклонах. Но через двадцать с лишним лет выяснилось, что не доверяли они совершенно правильно.

Здесь я в голос рассмеялся, и тоже заказал себе рюмку водки. Бабицкий улыбался; впрочем, сдержанно и спокойно.

– Возможна ли, – спросил я, – обратная инерция в связи с факторами, все из которых мы не станем перечислять, потому что их много: эпоха евроцентризма заканчивается, европейцы не самым лучшим образом чувствуют себя в ЕС, социальная обстановка в Болгарии, Греции, Румынии тяжёлая, и так далее. Обратный тренд в Европе допустим ли?

– Думаю, что в среднесрочной перспективе – нет. Политические парадигмы задаются на десятилетия. От них очень сложно избавляться, потому что вокруг них нарастает большое количество институций – это огромный бюрократический аппарат, в который заложены достаточно жёсткие парадигмы. На уровне общественности – да. Там как бы симпатии к России – колеблющиеся, неоформленные – наблюдаются… Но в целом у Европы нет желания сводить воедино аналогичные проблемы: те, с которыми сталкивается Россия, и те, с которыми сталкиваются они.

– С их точки зрения, это разные проблемы: у нас – потому что мы сами виноваты, а у них – потому что они ни при чём, – предположил я.