Филиппов Филиппов - Не померкнет никогда - повести и рассказы

Вон там, по узкой извилистой тропке, в белой кипени цветущих яблонь идет к колодцу, звеня ведрами, его мать Матрена Прокофьевна. А у плетня, под окнами вросшей в землю небольшой, чисто выбеленной мазанки, привязывает своего коня отец. Вот только лица его Дмитрий никак разглядеть не может — не помнит. Как тот буденновец из песни, ускакал он в Гражданскую с отрядом красных партизан, да так и не вернулся. Зарубили его белоказаки где–то на Ставрополыцине еще в восемнадцатом году, когда Дмитрию всего пятый год шел. Лихой, говорят, был боец…

Всегда, когда приходила Дмитрию на ум эта песня, он вспоминал отца и мысленно старался как бы встать рядом, духовно поравняться с ним: так ли живет, то ли делает, сможет ли, как отец, до конца быть преданным делу, которому служит? Не сломает ли его страх или малодушие, когда ситуация потребует от него силы духа и твердости? Сможет ли, если придется, встретить смерть спокойно и с достоинством? Сможет ли, хватит ли сил?..

Дмитрий силился представить себе отца здесь, в этом вагоне, рядом с собой, среди этих бойцов, своих товарищей по оружию, с которыми, может быть, завтра придется идти в бой. Что сказал бы ему сейчас отец, что посоветовал?

Поезд немного сбавил ход. Убаюкивающая качка вагона, уютная темнота с мерцающим в ней огоньком вернули его мыслями в детство, к пастушьим кострам, к медвяным запахам цветущих луговых трав, к ночным лягушачьим концертам у реки, к сонному лошадиному фырканью.

Дмитрий вдруг опять вспомнил бойца, которому давал закурить перед отправкой эшелона, и только теперь обратил внимание на его речь: какое–то странное смешение русского и украинского языков, грубое «гэканье», бесцеремонность в обращении, «казачьи повадки», как сказали бы на его родине. А может, этот боец действительно откуда–то с Кубани, подумал Лавриненко. Что же раныые–то он не спросил его об этом? Дмитрия даже досада взяла. Возможно, действительно с земляком встретился. Эх, поговорили бы с ним о доме, о садах, о земле, об урожаях и, конечно, о лошадях. Хоть и стал Дмитрий танкистом, а все равно нет–нет да и захочется ему сесть на хорошего рысака и прокатиться с ветерком по степи, подышать вольным горным воздухом, побродить с конем по цветущему разнотравью.

Улыбнувшись, Дмитрий вспомнил, как, поступая в Ульяновское танковое училище, на зависть всем до самого зачисления носил шпоры с малиновым звоном. Но это был прощальный звон по той первой его привязанности, первой любви.

Мысли текли одна задругой, воспоминания уносили Дмитрия все дальше и дальше назад, к самому началу его жизни, к истокам всего, что помнилось. Сладкая дрема стала одолевать его… И вдруг оттуда, из детства, из далеких двадцатых годов, будто кто–то спросил его басовитым, с хрипотцой голосом: «Зачем оставил коня, сынок? Зачем верного друга поменял на бездушную машину? Помнишь ли наш уговор?».

Кто это? Отец? Нет, Дмитрий не помнил его голоса. А этот как будто знакомый, где–то уже слышанный.

Дмитрий морщит брови, хмурится, пытается вспомнить — кто бы это мог быть? Перебрал в уме всех друзей, знакомых, родственников. Нет, нету среди них человека с таким голосом. Кто же? Кто же?

Да это же дядя Яша. Кривой Яшка. Живой ли еще? Как он там в своей Саратовской губернии, железный человек?

Судьба свела Дмитрия с ним совершенно случайно и ненадолго, но след оставила на всю жизнь.

Как и все сельские мальчишки, Дмитрий любил лошадей. Бывало, увидит табун и остановится, словно завороженный, смотрит, как легко бегут кони по привольной степи, как играет волнами трава под их ногами, как красиво треплет ветер конские гривы.

Так случилось и в тот раз.

Стояло сухое, безветренное лето. Вся станичная пацанва днями пропадала на речке: купались, ловили руками голавлей, выдирали из глинистых нор раков, на спор, кто дольше пробудет под водой, ныряли с кручи — когда «головкой», когда «солдатиком». Сидели в воде часами, до посинения, и, только когда начинало подсасывать под ложечкой, бежали до хаты подкрепиться.

В тот день, накупавшись, по словам бабки, «до одури», Дмитрий возвращался домой. Поднявшись на косогор, увидел внизу, за крутым изгибом реки, табун. Лошади разбрелись по берегу, по шелковистой траве, иные уж и в воду зашли — жарища в тот день стояла нестерпимая. А у самой воды резвились три маленьких жеребенка. Они гонялись друг за другом, смешно били «задки», озорно крутили головами, тоненько ржали. Дмитрий, чтобы не спугнуть их, лег невдалеке на пригорке и стал любоваться игрой жеребят, обещающих стать сильными и красивыми лошадьми.