Ольга Сконечная - Русский параноидальный роман. Федор Сологуб, Андрей Белый, Владимир Набоков

Белый А. Петербург. С. 28.

Белый А. Записки чудака. С. 347.

Там же. С. 371.

Там же. С. 257.

Там же. С. 295.

Там же. С. 299.

Белый А . Воспоминания о Штейнере. С. 517.

См.: Lacan J. Du non-sens, et de la structure de Dieu // Séminaire. Livre 3. P. 133–145.

Об этом: Гречишкин С. С., Долгополов Л. К., Лавров А. В . Примечания // Белый А. Петербург. С. 665–666.

Белый А. Петербург. С. 173.

Там же. С. 175.

Стриндберг А. Легенды. С. 122.

Белый А. Записки чудака. С. 445.

Белый А. Записки чудака. С. 306.

Агрессивная деятельность языка явлена и в другой, более поздней путевой книге Белого, рассказывающей о его поездке из Советской России во вражеский Берлин, названный, как и вся книга, «Одной из обителей царства теней». Это путешествие, в отличие от того, что нарисовано в «Записках», не сравнивается напрямую с болезнью, но во многом повторяет параноидальную линию возвращения из Дорнаха. Преследование осуществляется здесь, в частности, в манипуляциях с именем, которым обозначает себя автор. Ссылаясь на то, что «nomina sunt odiosa», и на мрачную традицию Леонида Андреева, он именует себя «некто». «Некто» символизирует несовпадение Белого с буржуазным миром, в частности с литовцами, на территории которых он оказывается. Литовцы, или, в тексте Белого, все те же призрачные «они», характеризуются безличием и замкнутостью в своих национальных границах. «Некто» есть тайное и преступное для литовцев «я» Андрея Белого, долженствующее сочетать в себе индивидуальность и универсальность – «я» личное и «я» мировое. «Они» (литовцы) хотели бы это «я» арестовать, заключить в свои границы, или, что то же, – оклеветать, начинить собственным безличием. Их маневр – в новом именовании. Вместо «некто» производится «нектас», которого «они» буквально склоняют по всем падежам: «“некто” став “нектасом” был смущен своим собственным дательным падежом, превращающим его в “нектуи”… это – “уи” сопровождало его в его ковенских днях» ( Белый А. Одна из обителей царства теней. С. 17–18). Об этом см.: Сконечная О . Мифология сплетни у Андрея Белого // Slavic Almanac. The South African Journal for Slavic, Central and Eastern European Studies. Vol. 12. № 2. University of South Africa. Unisa Press, 2006. P. 175–188.

Ср. о родстве магии и патологического мышления у одного из критикуемых Белым неокантианцев Э. Кассирера: «Кстати можно заметить, что вера в полную «субстанциональность» слова, безраздельно господствующая над мифологическим мышлением, в почти неизменной форме может проявляться в некоторых патологических проявлениях. ‹…› Важным и поучительным в этом отношении является случай, описанный Шильдером. ‹…› Исследуемый больной на вопрос, что является действительно действенным в мире, ответил, что это слова. Небесные светила дают определенные слова, зная которые можно властвовать над вещами. И не только слово в целом, но и каждая из его составных частей опять таки обладает той же силой воздействия. Пациент, например, убежден, что такие слова, как “хаос”, можно разложить на части, которые тоже будут значимыми; то есть он относится к своим словам так же, как химик к сложной субстанции» ( Кассирер Э. Философия символических форм: В 3 т. М.; СПб.: Университетская книга, 2002. Т. 2. С. 72).

См. об этом шуме у Брюсова и Сологуба: Сконечная О . Скандал и бред о конце света. С. 328–329.

Белый А . Петербург. С. 257.

Об этом в комментарии Белого к собственному роману в письме Р. Иванову-Разумнику: Андрей Белый и Иванов-Разумник. Переписка. С. 379–384.

Белый А. Москва под ударом. С. 191.

Интерпретация принадлежит самому Белому. Андрей Белый и Иванов-Разумник. Переписка. С. 382.

Белый А. Москва под ударом. С. 350, 352.

Даль В. Толковый словарь… Т. 1. С. 435.

См.: Фасмер М . Этимологический словарь русского языка. М.: Прогресс, 1987.

«Достоверности и убедительности (в том числе и в отношении фантастических и «бредовых» явлений) Белый достигает тогда, когда непосредственно следует своему личному, биографическому опыту. ‹…› Все творчество Белого изобличает фатальную неспособность писателя писать не о себе. ( Лавров А. В . Андрей Белый в 1900-е годы. С. 15–16). Ср. также: «Мандро в той же степени автобиографичен, что и Коробкин. Только он выступает носителем тех низменных страстей… которые Белый в себе ощущал, но которых боялся и стыдился. Мандро – это проекция “низшего Я” автора романа “Москва”» ( Спивак М . Андрей Белый – мистик. С. 268).