Гийом Аполлинер - Критика поэтов. Статьи Гийома Аполлинера об искусстве

Основательность является характеристикой таланта господина Дюфенруа, у которого есть множество последователей. Всё-таки этот художник удовлетворяет нас больше, чем он нас возмущает. Одним словом, негативный талант. Мы охотно пожелали бы господину Дюфенруа несколько раз ошибиться.

Господин Шарль Герен имеет блистательные качества живописца и задатки литератора. Из этого следуют изъяны, не лишённые приятности.

Господин Лапрад является в полной мере человеком своего времени; также и его искусство является преходящим, как всё, что не опирается ни на глубокое знание прошлого, ни на божественное предвидение будущего.

В целом, Салон независимых 1908 года столь же интересный, как и Салоны прошлых лет. Он содержит меньше новаторских работ, но тенденции лучше обозначены, утверждаются различия между художниками, направления лучше показывают цели, которые ставят перед собой молодые мыслители изобразительного искусства.

Этот Салон уже в прошлом. И, если действительно, как я думаю, несколько художников показали больше, чем только стремление к прекрасному, то тогда, наверное, небесполезно будет вспомнить здесь эту фразу Малларме, прекрасной благодаря содержащейся в ней надежде: «… Я не вижу исчезновения чего-либо, что было прекрасным в прошлом».

Добродетели изобразительного искусства: чистота, единство и истинность попирают своими ногами покорённую природу.

Тщетно волнуются сезоны, толпы единодушно стремятся к одинаковой смерти, наука разделяет на части то, что существует в реальном мире, и снова эти части соединяет, миры навсегда удаляются от нашего восприятия, наши изменчивые образы повторяются и воскрешают свою бессознательность, и цвета, запахи, шумы изумляют нас, а затем исчезают из природы.

Это чудовище, называемое прекрасным, не вечно.

Мы знаем, что у нашего дыхания не было начала, и оно никогда не прекратится, но мы постигаем, прежде всего, творение и конец мира.

Между тем, слишком много художников и, в особенности, живописцев всё ещё обожают растения, камни, тень или людей.

Мы быстро привыкаем к порабощённости тайной. И это рабство заканчивается созданием приятного досуга.

Мы оставляем рабочим покорять вселенную и у садовников меньше уважения к природе, чем у художников.

Время становиться хозяевами. Добрая воля ничуть не гарантирует победы.

По эту сторону вселенной пляшут подверженные смерти формы любви, и название природы подытоживает их проклятый порядок.

Пламя есть символ живописи и три добродетели изобразительного искусства пылают, испуская свет.

Чистота имеет огонь, нисколько не страдающий на чужбине, и жестоко трансформирует в самоё себя то, чего она касается.

У неё есть это восхитительное единство, состоящее в том, что если мы отделим от неё каждый язык пламени, они все будут похожи на единый огонь.

У неё есть, наконец, возвышенная истинность своего света, которую никто не сможет отрицать.

Доблестные художники этой западной эпохи считают свою чистоту противостоящей силам природы.

Она есть забытье после этюда. И чтобы умер обладающий чистотой художник нужно, чтобы не было всех этих прошедших веков.

Живопись на западе очищается в присутствии этой идеальной логики, переданной художники прошлого художникам будущего, как если бы они дали им жизнь.

И это всё.

Невозможно повсюду носить за собой тело своего умершего отца. Его оставляют в компании с другими умершими. И о нем вспоминают, о нём сожалеют, о нём говорят с восхищением. И, если становишься отцом, не нужно надеяться на то, что кто-нибудь из детей захочет стать твоим двойником во имя жизни твоего трупа.

Но наши ноги тщетно пытаются оторваться от почвы, хранящей в себе мёртвых.

Уважать чистоту значит крестить инстинкт, гуманизировать искусство и обожествить личность.

Корень, ствол и цветок лилии являют собой прогрессирование чистоты вплоть до символического цветения.

Все части растения равны перед светом, и разные варианты теней есть следствие этой силы света, созидающей по своей прихоти.

Нам не известны все цвета, и каждый человек изобретает их заново.

Но художник должен, прежде всего, создать спектакль собственной своей божественности, и картины, которыми он предлагает восхищаться людям, сообщают им славу монументально подвергать испытанию также и свою собственную божественность.