Анатолий Ланщиков - Достоверность характера

Мы уже говорили, что война испытывала человека на излом в самых разных, порой в очень для него неожи­данных, направлениях. «Машина» сумела раздавить Ры­бака, и предал уже не прежний Рыбак, как не преж­ний Рыбак пришел и к мысли о самоубийстве... И судьба Рыбака куда глубже раскрывает масштабы тех испыта­ний, что выпали на долю людей в период войны, нежели это видится тем толкователям повести В. Быкова, которые до сих пор еще пользуются в своей практике отрабо­танными мерками. Нет, война уничтожала, разрушала не только материальные ценности, она разрушала или пыта­лась разрушить и самого человека, и здесь главный во­прос в том, насколько человек противостоял разрушитель­ной стихии войны. И совершенно прав А. Адамович, когда он пишет: «Нет, писатель не «ловит» Рыбака на чувствах, на мыслях, выдающих «будущего» предателя. Для теперешнего Быкова это было бы упрощением. Хотя определенная характеристика Рыбака в «неясном облег­чении», что товарищ мертв и незачем мучиться сомне­ниями, заключена. Но ведь такие «неясные побуждения», за которые не всегда можно осуждать человека, урав­новешиваются в Рыбаке вполне ясными и определенными поступками, характеризующими его как надежного (до поры) товарища, партизана».

В. Быков не просто ставит различных людей в раз­личные сложные ситуации, дабы посмотреть — а что из этого получится. Он, как правило, исследует человеческие характеры в развитии, хотя в конечном счете и сталкивает их в одной конфликтной ситуации. Нетрудно заметить и такую особенность: почти все быковские герои проходят через две стадии испытаний.

Первая стадия — начальный этап войны, когда каж­дый человек как бы проходит испытание на излом. Хотя В. Быков никогда не дает развернутых биографий своих героев и не уводит читателя в пространные ретроспекции, но зато он всегда выделяет какой-нибудь главный эпи­зод из жизни героя, относящийся именно к первым меся­цам войны. (Тут достаточно вспомнить хотя бы Сотнико­ва, Рыбака, комбрига Преображенского, Ананьева, Брит­вина.) Для писателя очень важна вот эта их первая ре­акция. Сотников, скажем, не похож на Рыбака, а Брит­вин на Ананьева, но они непохожи друг на друга даже не ввиду различия их характеров и биографий, их непо­хожесть в большей степени обусловлена различием их первых реакций на войну как на новое условие жизни.

Вторая стадия — это тот период, когда война стала или становилась уже повседневным бытом, когда та или другая в какой-то степени устоявшаяся философия могла подвергнуться неожиданному испытанию на универсаль­ность. Вот этот момент обычно и становится содержанием быковских повестей, но, будучи замкнутым на развиваю­щиеся характеры, оно всегда как бы выходит за пределы описываемого эпизода и включает в действенный ряд все предшествующие этому эпизоду события в жизни героев, отсюда и емкость быковских произведений.

Если на «первой стадии» испытываются на излом ха­рактеры людей, то на «второй стадии» такому же испы­танию подвергается их жизненная философия, в какой-то мере даже перекрывающая характеры самих героев. Фи­лософия Рыбака при, казалось бы, ее универсальности в новых условиях войны, как выяснилось, чревата преда­тельством. Философия Бритвина при всей ее нацеленности на тотальную борьбу с врагом чревата абсолютизацией жестокости и оправданием жестокости. Философия Сот­никова основана на том максимализме, который в слож­ных условиях войны может тоже обернуться ненужной жестокостью (случай со старостой). Философия Ананьева, вобравшая в себя принципы стихии народной войны, мо­жет довести вдохновенный азарт до вдохновенного абсур­да. Степка Толкач пока стоит только на пороге обретения собственной философии войны, отсюда и мотив самосуда, «самоказни».

Окончится война, но каждая жизненная концепция найдет свое продолжение, развитие в мирной жизни. Даже в своем опровержении мы все равно будем отталкиваться от жизненных концепций, порожденных войной. В этом смысле мы и говорили о влиянии минувшей войны на всю нашу последующую жизнь и на развитие литературного процесса в целом. Герои повести В. Быкова «Обелиск» и через четверть века спорят о том, считать ли учителя Мороза, добровольно сдавшегося немцам, чтобы умереть вместе со своими учениками, героем или нет. Заведующий районо Ксендзов упорно осуждает Мороза. (Нет, не умер­ла философия Бритвина, в которой абсолютизировались принципы пользы и выгоды.) Ткачук готов бороться с Ксендзовым до конца своих дней. «Мороза нет,— заявля­ет он. — Не стало и Миклашевича — он понимал прекрас­но. Но я-то еще есть! Так что же вы думаете, я смол­чу? Черта с два! Пока живой, я не перестану доказы­вать, что такое Мороз! Вдолблю в самые глухие уши. Подождите! Вот он поможет, и другие... Есть еще лю­ди! Я докажу! Думаете, старый! Не-ет, ошибае­тесь...»