Томас Пейн - Права человека

Займемся теперь другой стороной вопроса. В обращениях английских парламентов к своим королям мы не найдем ни неустрашимого духа старых французских парламентов, ни спокойного достоинства нынешнего Национального собрания. Не обнаружим мы и ничего похожего на английские манеры, граничащие подчас с грубостью.

Стало быть, поскольку обращения эти не иностранного и не исконно английского происхождения, их истоки надлежит искать где-то в другом месте, и таковым является норманское завоевание. Они исполнены рабского подобострастия и со всей силой подчеркивают неравенство, которое ни при каком другом состоянии человека не сказывается столь явственно, как в отношениях между завоевателями и завоеванными.

О том, что это подобострастие в мыслях и на словах не было искоренено революцией 1688 года, свидетельствует декларация парламента Вильгельму и Марии, составленная в следующих выражениях: «Мы смиреннейшим и преданнейшим образом заверяем в своей покорности, а равно и покорности своих наследников и потомков на все времена». «Покорность» — выражение вассалов, противное достоинству свободы, и отголосок языка времен завоевания.

Поскольку все познается в сравнении, найдет свое место и революция 1688 года, как бы ни была она непомерно вознесена силой обстоятельств. Она уже идет к закату, затмеваемая восходящим солнцем разума и сверкающими революциями Америки и Франции. Не пройдет и ста лет, и она, вкупе с трудами мистера Берка, отправится «в родовой склеп всех Капулетти». И тогда человечество с трудом поверит, что страна, называющая себя свободной, могла послать за кем-то в Голландию и облечь этого человека властью с тем, чтобы трепетать перед ним, и выплачивала ему ежегодно почти миллион фунтов ради возможности для себя и своих потомков покоряться подобно крепостным людям.

Необходимо, однако, довести до всеобщего сведения одну истину, в которой я имел случай убедиться: не взирая на видимость, никто не презирает так монархию, как сами придворные. Но им хорошо известно, что, как только это уразумеют другие, обман раскроется.

В этом они напоминают людей, которые зарабатывают себе на жизнь театральными зрелищами и уже настолько изучили их, что втихомолку над ними подсмеиваются; но если бы публика была столь же искушена в этом отношении, как и они сами, зрелищам, а значит и доходам, пришел бы конец.

Отношение республиканца к монархии тем и отличается от отношения к ней придворного, что первый выступает против монархии, считая ее чем-то, тогда как второй смеется над ней, зная, что она — ничто.

В прежнее время я переписывался иногда с мистером Берком, считая его человеком более здравомыслящим, нежели о том свидетельствует его книга. Прошлой зимой я рассказал ему в письме из Парижа, как замечательно идут дела. В частности, я коснулся в своем письме счастливого положения, в которое поставлены депутаты Национального собрания, указав на совпадение их нравственного долга и политических интересов.

Им не приходится кривить душой, чтобы обмануть других, заставив их поверить в то, во что они сами не верят. Чтобы поддержать свое звание, им не требуется прибегать ни к каким уловкам — они смогут сохранить его, лишь просвещая людей. В их интересах не насаждать невежество, а рассеивать его. Этим они разительно отличаются от правительственной и оппозиционной партий в Англии, которые хоть и враждуют друг с другом, все же сообща хранят одну и ту же тайну.

Национальное собрание должно стать светочем. Оно должно показать человеку его истинную природу, и чем больше оно приблизит человека к этой цели, тем сильнее оно само станет.

Рассматривая Французскую конституцию, мы видим в ней отражение разумного порядка вещей. Принципы гармонируют с формами, а те и другие — со своим происхождением. Может быть, в оправдание плохих форм скажут, что они не более как формы, но это ошибка. Формы вырастают из принципов и служат их сохранению. Плохая форма возможна лишь при условии, что плох и принцип, лежащий в ее основе. Хорошему принципу ее навязывать нельзя: плохие формы в каком-либо правительстве служат верным признаком и плохих принципов.

На этом я закончу обсуждение данного вопроса. Я начал его с замечания, что мистер Берк сознательно не пожелал провести сравнение между Английской и Французской конституциями. Он оправдывается (на стр. 241) ссылкой на то, что ему не хватало времени. Книга мистера Берка писалась восемь месяцев и содержит 356 страниц.