Сергей Антонов - От первого лица... (Рассказы о писателях, книгах и словах) [журнальный вариант]

«Рассудок знает только то, что успел уз­нать...— сказано в «Записках из под­полья»,— а натура человеческая действует вся целиком, всем, что в ней есть, созна­тельно и бессознательно».

Ап. Григорьев сразу почувствовал необык­новенное мастерство Достоевского изобра­жать поведение раздвоенной (то есть от­чужденной) личности во всех ее тончайших поворотах. Умирая, он советовал своему другу: «Ты в этом роде и пиши».

И Достоевский всю жизнь писал в этом роде.

Герой повести «Вечный муж» Вельчанинов решает вопрос: хотел ли Павел Павлович его убить обдуманно или пытался зарезать, так сказать, нечаянно? Вопрос этот он решил тем, «что Павел Павлович хотел его убить, но что мысль об убийстве ни разу не вспадала будущему убийце на ум». Короче: «Па­вел Павлцвич хотел убить, но не знал, что хочет убить. Это бессмысленно, но это так».

Здесь, на мой взгляд, ключ к проблеме Раскольникова. Раздвоение бывшего студен­та на две ипостаси, на Раскольников-личность и Раскольников-среда, изображе­но удивительно. Сперва мысль убить ста­руху процентщицу представляется ему пустым вздором. Но вот на его пути ока­залась дощечка, годная для фальшивого «заклада». Он поднял и припрятал ее. Все с большим беспокойством он ловит се­бя на том, что нелепое наваждение живет в глубинах его души. Чем отвратительнее оно представлялось, тем более определен­ные черты принимало. Раскольников воз­мущается, отгоняет дьявольский соблазн, а между тем как бы сама собой придума­лась петля для топора. Он повторяет словно заклинание: «Вздор, нелепость!» — а как-то совсем между прочим припас иголку с нит­кой, чтобы пришить петлю к подкладке пальто возле подмышки...

Затаившись в своей каморке, Раскольни­ков быстро понял, что обществу глубоко на него наплевать. Никто его не навещал. Никому он не был нужен. Если его окли­кали на улице, он был обязан вниманием не своей личности, а драной циммермановской шляпе.

Нет ничего страшней потери чувства при­частности к процессу всеобщей жизни, по­тери того ощущения, что «все как океан, все течет и соприкасается, в одном месте тронешь, в другом конце мира отдается». Ощущать себя ненужным, полным нулем в движении бытия невыносимо, особенно ког­да тебе двадцать три года и когда ужасно высоко себя ценишь, «и кажется, не без не­которого права на то».

«Это тоскливое, судорожное проявление личности, инстинктивная тоска по самом себе, желание заявить себя, свою принижен­ную личность, вдруг проявляющееся и до­ходящее до злобы, до бешенства, до омра­чения рассудка, до припадка, до судорог,— писал Достоевский в «Записках из мертвого дома».— Так, может быть, заживо схоро­ненный в гробу и проснувшийся в нем, ко­лотит в свою крышку и силится сбросить ее, хотя, разумеется, рассудок мог бы убедить его, что все его усилия останутся тщетны­ми. Но в том-то и дело, что тут уж не до рассудку: тут судороги».

Эта потребность — вовсе не желание встать над толпой, не желание властвовать или командовать. «Потребность заявить се­бя, отличиться, выйти из ряду вон есть за­кон природы для всякой личности; это пра­во ее, ее сущность, закон ее существова­ния»,— объяснял Достоевский и продолжал как бы прямо про Раскольникова, что пот­ребность заявить себя «в грубом, неустроен­ном состоянии общества проявляется со стороны этой личности весьма грубо и даже дико».

Подпольный парадоксалист пакостничал мелко. Раскольников — натура из разряда байронических — заявил себя иначе: убил старуху процентщицу.

Ожесточившись против ненормальностей среды, Раскольников вершил свой бунт по рецептам этой самой ненавистной ему сре­ды, по правилам, по ее подсказке и сво­им бунтом не отменял, а утверждал и усу­гублял эти ненормальности.

Растолковывать причины преступления Раскольникова, оперируя лишь одной «логи­стикой», нельзя.

Преступление Раскольникова может быть объяснено лишь совокупным состоянием среды, «Грубым, неустроенным состоянием общества», в котором он существовал как личность и как часть этого самого грубого, неустроенного общества.

Роман «Преступление и наказание» опуб­ликован в 1866 году. А за девять лет до то­го — в 1857 году — появилась статья Добро­любова «О значении авторитета в воспита­нии», в сущности, на ту же самую тему.

Добролюбов требовал, «чтобы воспитате­ли выказывали более уважения к челове­ческой природе и старались о развитии, а не о подавлении в н у т р е н н е г о ч е л о в е к а в своих воспитанниках».