Сергей Антонов - От первого лица... (Рассказы о писателях, книгах и словах) [журнальный вариант]

Страницы «Жизни Арсеньева» — испо­ведь, откровенная и доверительная. До че­го же одинок — и органически, от рожде­ния, и по сложившимся обстоятельствам истории — был этот человек, если ему не оставалось ничего другого как исповедо­ваться всему миру...

Бунин не страшился, если личное, завет­ное значение его слова отличается от обычного и даже противоречит ему. Пи­сатель был уверен, что его поймут, и пой­мут правильно. Эта уверенность определя­лась его здоровым, материалистическим ощущением мира, ощущением, усвоен­ным так же стихийно, как усваивали его хуторские мужики. Не колеблясь, он осо­бым доверительным языком записывал: «...кучер барственно обгоняет мужиков и баб...» Он был уверен, что нужный оттенок смысла, заложенный в ключевом слове «барственно», будет уловлен верно и точ­но, что это слово поможет увидеть и трой­ку, и кучера, и сторонящиеся на узкой дороге мужицкие телеги, и белые платья баб, почувствовать и атмосферу церковно­го праздника, и даже то, что невозможно выразить речью.

У большинства из нас недостаточно жи­вого опыта, чтобы представить «барственно обгоняющето кучера». А мы его все-таки представляем. Для бунинского кучера праздничная атмосфера необходима так же, как для этой атмосферы необходим бунин­ский кучер. Чувственно постигая «барст­венно обгоняющего кучера», современный читатель воображением создает и необхо­димую для него среду. Если по имеющейся форме можно отлить ключ, то по клю­чу можно создать форму. Если фразу Бу­нина невозможно понять вне соответствую­щей эмоциональной атмосферы, читатель творит эту атмосферу сам.

Бунин верит в творческие способности чи­тателя. Он верит в безграничную мощь родного языка, верит в его «изумительную изобразительность» и «словесную чувствен­ность», И, уверенный, что его поймут так, как он желает, Бунин пишет:

«На скотном дворе по-утреннему ново скрипят в это время ворота...»

«...театральный лай Волчка...»

И мы радостно подтверждаем верность этих ощущений действительности: «Да, да, это бывает именно так! Волчок лает теат­рально, ворота скрипят по-утреннему но­во!» Иногда Бунин передает ощущения на­столько сокровенные, что, кажется, уло­вить их постороннему невозможно. Без колебания, словно для одного себя, он пи­шет, например: «Возок тянул к себе своей старинной неуклюжестью и тайным при­сутствием чего-то оставшегося в мире от дедушки..»

И мы ощущаем этот возок в унисон с Буниным, если даже у нас никогда не бы­ло ни возка, ни дедушки, который в этом возке катался.

Правильно чувствовать фразы такого ро­да помогает аналогия. Возка, в котором катался дедушка, у меня не было, но я, может быть, храню какой-то предмет, без­делушку. Безделушка навевает воспомина­ния, возбуждает определенное чувство, на­строение. Такого рода аналогии и приходят на помощь, когда я осваиваю бунинскую фразу.

Уверенность в том, что образы внешнего мира — верные, в общем, копии действи­тельности, уверенность в том, что связи предметного мира закономерны и общи для всех людей, помогает Бунину писать смело и откровенно, помогает его перу выйти из шаблонной колеи. Он настолько уверен, что каждый поймет сходство луны с ли­цом, с ликом, что спокойно пишет: «Ночь, оказывается, лунная: за мутно идущими зимними тучами мелькает, белеет, светится бледное лицо».

«Жизнь Арсеньева» не меньше философ­ских трактатов убеждает, что мир матери­ален и что люди помогают друг другу по­знавать его во всем его безграничном мно­гообразии.

Может быть, некоторых покоробит то, что я бесцеремонно отношу к материали­стам верующего христианина Ивана Буни­на. Но что же в этом особенного? Фило­соф-мистик Бердяев и тот ужасался, что подавляющая масса людей, в том числе и христиан, стала материалистами. Да и сам Бунин писал и говорил, что не придержи­вается никакой ортодоксальной религии.

Отроческие годы Бунин провел в Сред­ней России, в тех местах, где «слилось и претворилось столько наречий и говоров чуть не со всех концов Руси». Все вокруг него было «очень русское». Любить родной язык мальчика учила мать, потом отец. По­том появились любимые книги — Пушкин, Гоголь, Лермонтов. Но верить в силу родной речи, ощущать ее красоту научил Бунина русский мужик.

Нищавший мелкопоместный дворянин конца прошлого века был не похож на са­мовластного тургеневского барина. Кресть­яне его не страшились, не очень с ним це­ремонились. В «Суходоле» показано, как кровь мелкопоместных «спокон веку» мешалась с кровью деревни, и, по утверж­дению Бунина, в бытовой психике барина и мужика не было особенной разницы.