Сергей Антонов - От первого лица... (Рассказы о писателях, книгах и словах) [журнальный вариант]

Из приведеиной фразы можно было бы негативно вывести некоторые черты харак­тера Визи. Очевидно, она не жизнерадост­на, не проста, не хлопотлива и не весела. Но мы не нуждаемся в таких приблизи­тельных подсказках.

Хотя Марк рассказывает о Визи скупо и хотя о наружности ее мы узнаем только то, что у нее длинные ресницы, к концу рассказа облик этой нежной, самоотвер­женной женщины возникает до того отчет­ливо, что портреты ее, нарисованные са­мыми разными художниками, были бы схожи.

Облик Визи складывается из духовных контактов ее с Марком. Она вся словно соткана из надежного, непрерывного чув­ства любви. И вдруг контакт нарушается. Марк ранен в голову. Пуля, пробившая череп, сыграла жестокую шутку. Визи чувствует, что Марк изменился, что она больше не духовный друг его, а просто женщина, «приятная для зрения». Посте­пенно за привычным обликом любимого Визи начинает распознавать что-то чужое, отвратительное.

Вот, вернувшись в подпитии, Марк изрекает: «Чего там рассуждать? Живет­ся — и живи себе на здоровье». И умная Визи, очевидно, не может не вспомнить роман, в котором циник Санин проповедо­вал: «Я знаю одно, я живу и хочу, чтобы жизнь не была для меня мучением. Для этого надо прежде всего удовлетворять свои естественные желания». Вот, благо­склонно отдавая себя заботам Визи, Марк размышляет, что «мужчина значительнее вообще женщины», и Визи не может не понимать, что мысль его вращается в кругу затхлых откровений такого, например, ти­па: «Духовная организация женщины ниже, чем таковая же у мужчин» (Бердяев).

И хотя события разворачиваются в неве­домом городе Хераме, где-то рядом с неве­домым озером Гош и рощей Заката, так и кажется, что подвыпивший Марк вернулся из какого-нибудь грязного Лиговского ка­бака после беседы с таким же, как он, опустившимся петербургским обывате­лем.

Что касается физиологических отправле­ний — еды, сна и прочего,— то после ране­ния Марк остается вполне благополучным мужчиной. Только случайность помешала ему установить с некой Полиной отноше­ния, которые так выразительно живописа­ла Вербицкая. Ранение привело к изме­нению психики Марка, к обывательскому, тупо-самодовольному отношению к миру. Такого героя для какой-нибудь Мани было бы предостаточно. Но Визи ужаснулась.

Она попыталась лечить его единственным имевшимся в ее распоряжении лекарст­вом — силой любви. Но ничто не помогало. Свет ее уже не проникал в его «сытую» душу. Отчаявшись, Визи пыталась скрыть его позор, ибо духовное омертвение Марка представлялось ей страшным позором,— пробовала сочинять от его имени статьи в газету...

Если бы Марк умер, Визи было бы про­ще. Беда состояла в том, что рядом с Визи существовало тупое, самоуверенно-равно­душное существо, напялившее на себя, словно скафандр, телесную оболочку Мар­ка. И Визи не могла вытерпеть этой пытки. Решившись бежать, она пишет: «Прощай не ищи меня. Мы больше не увидимся ни­когда» — и уезжает. С какой легкостью она собиралась умереть, если бы Марка не ста­ло! Но пока на земле существует хоть что-то от прежнего Марка, она не может по­кончить с собой, не имеет права...

Грин удивительно изображал цельные, чистые женские характеры. Визи, на мой взгляд, одно из лучших его достижений.

Галиен Марк ведет рассказ после того, как выздоровел. У него было время пораз­мыслить и осознать, какие муки он причи­нил Визи во время болезни. И весь рассказ, идущий от его лица, пронизан нотками ви­новатости и раскаяния. Галиен словно про­сит у Визи прощения, вспоминая о своем скотстве с насмешливой иронией: «Каза­лось, ничто было не в силах нарушить мое безграничное, счастливое равновесие. Слезы и тоска Визи лишь на мгновение коснулись его, и только затем, чтобы сделать более нерушимым силой контраста то непереда­ваемое довольство, в какое погруженный по уши сидел я за сверкающим белым столом перед ароматически дымящимися кушанья­ми».

Так же скорбно-иронически изображает он куриный кругозор оцепеневшего созна­ния: «Над левой бровью, несколько стянув кожу, пылал красный, формой в виде боба, шрам,— этот знак пули я рассмотрел тща­тельно, найдя его очень пикантным». С го­речью отмечает он робость обывателя, уви­ливающего от сложных, беспокоящих мыслей. «Как-нибудь мы поговорим об этом в другой раз,— трусливо сказал я,— меня расстраивают эти разговоры».

Он беспощадно изобразил, во что вырож­дается чувство, называемое любовью, при той необыкновенной легкости в мыслях, которая им владела: «Спутница старика, в синем, с желтыми отворотами, платье и красной накидке, была самым ярким пят­ном трактирной толпы, и мне захотелось сидеть с ней».