Александр Руденко-Десняк - Выбор и путь. Заметки о современной прозе

После мрака и удушья поразительный свет заливает страницы романа — это изо­бражается житье-бытье каторжников, ссыль­ных, обреченных на ежедневные мучения врагов царского самодержавия. Именно так: мрак обеспеченной, как будто бы спокойной и ничем не нарушаемой жизни — и свече­ние бытия, полного тяжелейшего труда, болезней и неотвратимых потерь. Потому что там, среди сибирских снегов люди да­рят друг другу сострадание, любовь, веру в духовное величие человека и понимание чужой души — все то, чего так не хватало под крышей двухэтажного особняка в гор­ном селении. Александр, поехавший через всю страну, чтобы повидать брата-революционера, совершает великое паломничество за добром и истиной.

Перелом в сознании героя, его принци­пиальная переориентация почти не иссле­дуются. Важно яростное, отчаянное отталки­вание Александра от прежней жизни. Ро­маниста интересует его новый путь.

Величественна нелепая черная фигура однорукого верзилы, упорно бредущего по глубокому снегу к поселению каторжан; преодолены не только огромные пространст­ва,— преодолена многолетняя инерция без­радостного и бессмысленного существова­ния.

Рок, преследовавший Макабели, оказался побежденным только тогда, когда потомки Кайхосро нашли в себе силы сломать пан­цирь себялюбия и ужаса перед жизнью, увидели зависимость своей судьбы от су­деб других людей, исторических судеб свое­го народа.

Помните, в доме Макабели часто звучали слова о бессмысленности добра, обыкновен­ной доброты, об их расслабляющем влия­нии на человека. Когда же в романе гово­рится: «Неужели же доброту нужно расходовать так же бережно, как хлеб, воду и соль, и излишек ее так же вреден, как неумеренное потребление хлеба, воды, огня или соли?» — эти размышления вос­принимаешь не только как знак духовного прозрения настрадавшегося человека, но и как знак, символ бесконечной способности человека вообще к нравственному возрож­дению, к восстановлению его души из пеп­ла неверия.

От горького страдания за людей к созна­тельному стремлению коренным образом изменить их жизнь пришел герой Отара Чиладзе. Оценим принципиальное значение этой эволюции.

Повествование о событиях трехтысячелет­ней давности подернуто неизбежным ро­мантическим флером. Писательская работа в сфере античного мифа — признак крепну­щего национального самосознания, попытка установить прямые связи национальной культуры с культурой мировой, общечело­веческой.

Роман о семье Макабели — это поиск но­вого социально-исторического контекста, в котором находится народ, давший писателю язык и мироощущение.

Отар Чиладзе не годится в утешители. Его взгляд на человека зачастую бывает скептическим. Это скепсис философа, ибо, проводя своих героев через жестокие испы­тания и потрясения, писатель проверяет пределы нашей, человеческой душевной и нравственной стойкости. «И всякий, кто встретится со мной...» — философский ро­ман, убедительно доказывающий, что кро­потливая переделка мира на справедливых началах и весь путь человека к обновлению нераздельно слиты в могучем потоке чело­веческого бытия.

Как раз в дискуссии о грузинском исто­рическом романе мне уже приходилось касаться проблемы выбора и пути в миро­восприятии современного литературного ге­роя («Литературная Грузия» № 2. 1980).

Трудно уйти от мысли, что как раз уси­ленное внимание грузинской прозы к дол­гому, протяженному во времени пути чело­века сквозь меняющуюся действительность определило общесоюзное звучание книг, написанных в Грузии. Точно так же некото­рое время назад в сознание широкого чита­теля уверенно вошла проза Прибалтики с ее озабоченностью проблемой нравственно­го выбора...

Могу только повторить: меньше всего хо­телось дать какую-то «формулу» современ­ного литературного процесса. Литература — слишком живое дело, чтобы можно было свести его к набору любых, даже очень изысканных схем. Просто хотелось пораз­мышлять об особенностях взгляда на дейст­вительность, проявленных в заметных про­заических публикациях последнего времени.

И еще, об этом тоже шла речь: одна «мо­дель», на которой художник рассматривает взаимоотношения своего героя со своей средой и своим временем, ничуть не совер­шеннее другой. Вряд ли кто-нибудь возь­мется сравнивать по художественной линии повесть «Белый пароход» с романом «И дольше века длится день». Но ведь идет время, что-то же меняется в нашей трактов­ке привычных нравственных вопросов...