Александр Руденко-Десняк - Выбор и путь. Заметки о современной прозе

И панорама бесконечных несчастий, пре­следующих род Макабели, не скрывает ни­чего особенно таинственного. Но повество­ванию задана столь высокая тональность, а беды семьи следуют друг за другом с та­кой жестокой неизбежностью, что поневоле возникает мысль о некоем роке, стоящем над семьей и определяющем каждый пово­рот ее бытия.

Вторгаясь в античные времена, писатель обращался к огромным, основополагающим категориям человеческой жизни, рассматри­вая их в первозданном масштабе. Он не мог не задуматься над идеей рока, тяготеющего над людьми и определяющего их судьбы, идеей, отразившей затаенный страх челове­ка античности перед непознанным окружа­ющим миром. Эта идея неожиданно дока­зала свою немеркнущую поэтическую увле­кательность в новом романе О. Чиладзе, где налицо и укрупненность нравственных про­блем, и та условность в обрисовке персона­жей и мотивов их поведения, та видимая пунктирность связи героев с определенной средой и временем, когда ничто не мешает увидеть общечеловеческий характер глав­ных конфликтов романа.

Повествование о Кайхосро Макабели и его потомках трагично, потому что в каж­дом микросюжете (почти до самого финала) уже заложена трагедия — без вариантов уготованной развязки. «Как же, как не вы­нужденными, назвать действия человека, не имеющего выбора, делающего не то, чего хочет, а то, что может по обстоятельствам? Таков уж был подарок его треклятой судь­бы — это была судьба, это она устроила так, чтоб его наследственный дом оказался за тридевять земель, именно на его бывшей родине...»

Мысль о человеке, «не имеющем выбора», принадлежит в конечном счете самому Кайхосро, и, наверное, у нас есть основания отнестись к ней с большим скепсисом. Ведь никто не заставлял нашего героя яв­ляться в деревню Уруки в чужом мундире, присваивать чужое имя, чужой титул, чу­жих предков и даже — вполне в стиле раз­ворачивающейся трагикомедии — могилку лжететки, умершей ребенком. Свою жиз­ненную дорогу фальшивый майор без осо­бых раздумий выбрал сам.

Другое дело, что мы получили возмож­ность представить, как писатель относится к самой проблеме нравственного выбора... Если и рассматривается она в романе, то не самым пристальным образом. Во всяком случае, сам процесс выбора с неизбежны­ми колебаниями и размышлениями героя (а они-то и смогли бы при иной ориентации романа стать полем художественного ис­следования) остался практически за рамка­ми повествования. Кайхосро Макабели сто­ит не перед лицом нравственной дилеммы, а перед лицом жизни как таковой, судьбы, тяжелого проклятия, нависшего над его ро­дом. Отсюда не только тональность романа, масштаб беспрерывно возникающих в нем нравственных категорий, но и его структу­ра, его внутреннее построение.

Страшно — для самого Макабели,— не то, что он присвоил чью-то биографию, а то, что он отказался от своей, отказался от се­бя, от лучшего в себе. И произошло это задолго до его появления в деревне Уруки.

Навсегда Кайхосро сохранил палящие воспоминания о себе самом, о том дне, ко­гда солдаты вражеского войска вырезали у него на глазах всю семью. Беда в том, что «тяжесть собственного несчастья отняла у него способность жалеть других», отняла надолго, на вечные времена. Душа его так и не оттаяла, так и не признала иных дви­жущих сил в мире, кроме насилия и зла.

От призрака убийц из далекого детства Кайхосро избавился только затем, чтобы столкнуться с новой угрозой смерти — от руки раненного им горца, возлюбленного деревенской жительницы Анны. Все нелепо в складывающейся ситуации — и поведение Кайхосро, которого все естественно счита­ют защитником женщины и ее сына, чуть ли не героем (а ему больше всего на свете хочется выйти «сухим из воды»), и брак Макабели с Анной, в котором есть взаим­ные тягостные обязательства, но нет не только тепла, но даже и взаимного распо­ложения. Ненависть к женщине, втянувшей его в эту историю,— вот и вся любовь Ма­кабели... Можно ли скрыться от себя самого даже в самой глухой деревушке?

Страх перед смертью еще можно объяс­нить, зная прошлое Кайхосро. Да и месть оскорбленного горца — не тот житейский пустяк, от которого легко отмахнуться. Только можно ли исчерпать натуру Макабе­ли, сказав о его трепете перед местью, пе­ред неизбежным для каждого человека кон­цом? Возвратясь к многостраничному пове­ствованию, увидишь, что в сознание Кай­хосро постепенно входил, утверждался в нем, расцветал глубинный страх перед жизнью во всех ее проявлениях, способ­ных хоть как-то задеть ум, душу, волю ге­роя романа.