Александр Руденко-Десняк - Выбор и путь. Заметки о современной прозе

Абраг — не только еще один идеалист в сфере нравственнрсти, он при всех своих ошибках герой идеальный или почти иде­альный.

Не тоску ли по такому герою пытается удовлетворить современная грузинская проза? Несколько наивную, возможно, про­стодушную и во всех случаях не истребимую читательскую тоску?

Чем стремительнее ритмы жизни, тем острее для нас необходимость спокойно и сосредоточенно всмотреться в теку­щую действительность, в самих се­бя; чем рациональней и выверенней образ жизни, тем сильнее тяга к раскован­ному самовыражению; чем прагматичнее современник, тем понятнее его желание стать свидетелем свободного, не отягченно­го бытом душевного полета, обрести уве­ренность, что такой полет вполне возмо­жен...

Герой грузинской прозы вовсе не оторван от грешной земли, и проблемы он решает вполне реальные и важные для любого чи­тателя, где бы он ни находился. Бачана Рамишвили, не раздумывая, не колеблясь, по­ступает согласно своим убеждениям, но это не проявления некоего инстинкта, пусть даже и социального, а мужество и точная выверенность гражданской позиции. Для Бачаны чаще всего не так уж трудно по­нять, где свет, а где тень, где добро и где зло, сторона жизни выбрана им давно и навсегда, вот только движение по этому вполне ясному пути требует предельного напряжения сил.

И Цотнэ Дадиани, как уже говорилось, не знает колебаний, добровольно принимая на себя участь бунтующих соплеменников. Роман Г. Абашидзе — о жизни, которая вся была подготовкой к решительному и, как выяснилось, историческому шагу одишского правителя. Даже зная, что есть добро и ис­тина, учиться следовать им приходится всю жизнь.

Проблема выбора и пути своеобразно преломилась в романе «Дата Туташхиа».

Дата — одинокий искатель истины. Отчас­ти причиной тому его характер, отчасти от­торгнутая от общества жизнь абрага. Да и автору крайне важно показать значение ин­дивидуально, самостоятельно обретенного человеком нравственного опыта. В полном соответствии с логикой своего мировоззре­ния Туташхиа отказывается примкнуть к революционерам, хотя, бесспорно, сочувст­вует им и во время восстания в тюрьме без колебаний становится рядом с ними.

Не станем обвинять Дату в индивидуализ­ме— это было бы несправедливо. Весь ход повествования-притчи подвигает к мысли, что истину, как бы проста она ни была, каждый человек открывает для себя сам и делает нравственный выбор сам и он не вправе заслоняться от действительности ни опытом предшествующих поколений, ни ми­ровоззрением, которое выработали окру­жающие его люди. Именно эта мысль, чья актуальность не требует доказательств, укрепляет конструкцию романа.

Иногда герой напоминает медика, который испытывает на себе новое лекарство. Он ведет эксперимент самоотверженно и бес­страшно, только проверке каждый раз под­вергается вновь найденное средство изле­чения людей от тяжких нравственных не­дугов.

В самом начале своих скитаний Дата чи­стосердечно помогает людям нищим и обез­доленным, отставному солдату и его жене, чтобы с удивлением убедиться, что те, раз­богатев, угнетают более слабых и только сеют новую зависть там, где ее и раньше было достаточно... Туташхиа всегда берет нравственный постулат, кажущийся элемен­тарным, очевидным, не требующим доказа­тельств, и начинает искать эти доказатель­ства. И попадает из одного трудного поло­жения в другое.

Казалось бы, что может быть естествен­нее, чем разъяснить людям, попавшим в унизительное положение, причину их со­стояния, помочь им распрямиться? Так и поступает Дата, увидев, как в дальней «святой» обители ханжа и святоша Сетура нещадно эксплуатирует своих подопечных, жалких бедняков. А завершается благое вмешательство Даты в чужую жизнь нещад­ным его избиением, и бьют его как раз те, к кому он шел с открытым сердцем.

Можем ли мы понять героя, когда он ре­шает ни во что не вмешиваться, никому не помогать ни словом, ни делом? В какой-то мере, да. А вот в горном духане, по сути, из-за невмешательства Даты происходит преступление — распоясавшиеся разбойники убивают хозяина духана и соблазняют его алчную и глупую дочь, которая после всего случившегося сходит с ума.

Довод и немедленно контрдовод. В таком построении романа есть известный рациона­лизм. Признаем его правомерность: вряд ли можно считать истину доказанной, пока не исчерпаны все аргументы против нее.

Множится список гуманных дел, совер­шенных Датой с помощью силы (она те­перь— способ сеять добро), с помощью оружия и своей репутации лихого абрага. Он освобождает людей, захваченных граби­телями, жестоко наказывает предателя, при­говаривает к смерти убийцу. Но так ли уж всесильна сила? А то ли это средство сде­лать людей лучше? Да и беспокоит Дату положение близких людей, которые вынуж­дены терпеть из-за него, абрага, множество неудобств. К тому же людская молва (не без помощи Зарандиа) приписывает Дате тяжелые преступления, и в них верят...