Хосе Бергамин - Лопе - земля и небо Испании. Эссе из книги “Приглушенный голос”

Часть этих утверждений очевидно отдает пустословием.

Что справедливого в том, чтобы так вольно отзываться на капризные требования, которые к тому же кажутся нам глупыми и вульгарными?

Как кажется, нет ничего более демагогического, чем эти слова, однако, в действительности, нет и ничего более революционного, чем повиновение нашего поэта народной воле, бунтующей столь причудливо, что понятия свободы и справедливости в ней оказываются неразличимыми и, по сути, неотличимыми от инстинкта. Жизненного инстинкта, инстинкта раздражаться, беспокоиться, гневаться, «коль не изобразят ему за два часа / События от Бытия до Страшного суда». Другими словами, потому что народ хочет и хочет всего в один момент, и этот момент — настоящее, всегда настоящее. Иного времени он не хочет.

Испанская публика нашего Лопе, свободная и мятежная, не хочет терять время. Она не желает, чтобы время проходило, она не желает видеть его уходящим. Чего хочет публика, так это чтобы времени не было. Чего она хочет, так это уничтожить время. Она жаждет быть, существовать, она желает жить вечно. Она желает длить и продлевать: оставаться. В конце концов, она не хочет умирать. Она желает, чтобы ей рассказывали сказку, которая никогда не заканчивается, как детям — еще и еще раз. Публика желает звезд, ей нужна нескончаемая революция.

Обычай и полет, справедливость и свобода — именно они лежат в глубине этой извечной яростной воли. Потому и сумел Лопе обнаружить глубоко в основании этого инстинктивного способа существования своего народа сам народ, народ собственной персоной. Народ — собственной персоной, ибо народ — личность, а не толпа. Народ — не масса. Когда народ становится массой, он перестает быть народом, ведь тогда он перестает быть личностью, превращаясь в нечто инертное, без правды, без свободы. Нет ничего легче, чем управлять подобной массой, народом, сбившимся в массу. Это самый бездарный из Маккиавеллиевых секретов всех современных тираний. Напротив, нет ничего более сложного, более невозможного, чем противостоять воле, святейшей воле народа, народа собственной персоной, народа свободного и требующего справедливости.

Лопе удалось отразить этот драматический народный характер в своем театре — он всегда там. Я вновь вспоминаю «Фуэнте Овехуну», драму о народе как личности, о народе в его драматических судьбах.

И сам Лопе был человеком народным, революционным. Для нас Лопе, человек пера, стал мерилом свободной личности: он воплотил и утвердил своим словом — своей поэзией, своим театром — ту самую волю и извечную мятежность духа, которые и есть сам народ. Святая божественная воля, отразившаяся в невидимом отзвуке народного голоса, еще доносится до нас в шлейфе его полета, над землей, под небесами его Испании, она и есть наша Испания. Испания, нация которой — народ, потому что народ всегда нечто сегодняшнее, постоянное (тем самым он революция, а не эволюция; дух, а не буква); народ всегда есть, нарождающийся, возрождающийся вновь, он лишь тень прошлого, как ребенок. Ведь это безмолвная и трепетная полнота грядущего; мрачное обещание, что взорвет будущее.

Если Лопе живет среди нас, то только потому, что жив народ и живы в нем тот гнев, то нетерпение, то воодушевление, что взбунтовали нашего поэта, подняли его голос, как перо, вознесли его голос — в самую высь, в самую даль, чистую и сверкающую, в воздух, в небеса нашей Испании.

Кто сумеет — спрашивает нас Лопе — остановить полет птицы?

Я пытался едва лишь приоткрыть — едва приподнимая с превеликими усилиями, дуновением воздуха или в воздухе, — этот «воздушный занавес» нашего Лопе, не затем, чтобы «задержать полет птицы», — Лопе был нешуточной птицей! — но затем, чтобы явить вашему взору его вершинное место: над землей, под небом нашей Испании, чтобы показать его полет легким всполохом моей мысли, моими словами, этим словесным залпом в воздух, «частичками свинца», почти не коснувшимися «лазурного плаща», на который наш поэт «натолкнулся, пролетая», словно птица. Это небесный лазурный плащ его свободы, свободы по-революционному оправданной соответствием обновленному духовному порядку.