Вот тогда-то мы и прозреваем великую истину: история существует для нас, а не мы — для истории. Она движет нами, уводит нас к жизни длящейся. Непрерывной. Остается, не попадая в человеческую историю, то, что записано дословно, буква за буквой, в точном соответствии с фактом, — своего рода метка или порядковый номер памяти, бессмысленный знак. Историки проводят время, расшифровывая или пытаясь расшифровать эти ничего не значащие иероглифы — вот один из способов, подобно прочим, а может, и в большей степени, чем прочие, растрачивать время. Так же как писать свои воспоминания на бумаге. Это все пустые слова. То, что на самом деле доходит, доносится до нас, совсем иное: то, что остается от нас без нас — это отзвук голоса, невидимый след полета.
И все же именно человек пера — его также неверно именуют «человеком буквы» [2] Бергамин использует и противопоставляет буквальный смысл выражений «hombre de pluma», «hombre de letras» (ucn. «писатель»), поэтому в тексте дан их дословный перевод.
— является тем, кто пишет историю и летопись своей жизни, историю и летопись своего времени, своей эпохи. И эти истории проходят свой путь, чтобы в итоге погрузиться в забвение или удержаться — легкие, невесомые — на плаву, странствуя и черпая из собственной легкости основание и смысл своего постоянства.
А потому человек пера и человек буквы — не одно и то же, а нечто совершенно противоположное. Даже если перо превращается в шпагу, в клинок, яростно и глубоко проникающий в нашу мысль словом. Ибо это стальное перо — или золотое перо — движется в воздухе, порывом воздуха, ради воздуха, как и все перья. Словом и в слове, иначе говоря, духом. Человек пера — это человек живых слов, а не мертвых букв. Человек пера — это человек духа; человек легких, странствующих, летучих слов; человек летящих в воздухе слов.
Слова — это воздух, они выходят с дыханием, как вздохи у Беккера [3] Бергамин цитирует первую строку четверостишия поэта-романтика Густаво Адольфо Беккера, звучащую в переводе М. Квятковской так: «Вздохи — всего лишь ветер и с ветром по свету бродят…»
. И в каждом из них, быть может, подобно рождающимся из шорохов и вздохов средневековым поверьям, затерялась капелька крови.
Лопе, само испанское жизнелюбие, был поэтом, воплощенным человеком пера. Или как сказал бы Карлейль: «Герой как поэт» [4] Из работы английского писателя, историка и философа Т.Карлейля «Герои, почитание героев и героическое в истории».
. Хотя это определение героя может показаться нам сомнительным. Мне, в частности, так и кажется. Как и с великими людьми. Герой, великий человек, ни в коем случае не может быть человеком пера, ибо герой, великий человек, — это, на мой взгляд, человек с перьями. С той самой минуты, как он стал героем, с момента его включения в историю он сразу же обнаруживает себя, сразу виден плюмаж на его шлеме. Перья пустого тщеславия. На шлеме героя они смотрятся так же, как перьевые султаны на оголовьях лошадей, впряженных в повозку смерти, в погребальные дроги, их носят на голове, они водружены на голову, как и у лошадей, помпезно тянущих за собой пустую повозку. Торжественнейший знак тщеты собственной смерти. Эти слова о героях, о великих мужах я мог бы отнести и к великим народам, народам героическим.
Лопе не был ни таким героем, ни таким великим мужем. Совсем наоборот. Он был человеком очень легким — из самых легких, из самых невесомых; истинный человек пера, каким он себя считал.
А есть еще люди свинца. Их тоже неверно было бы причислять к героям. Ведь человек свинца, если он и в самом деле таков, это человек духа. Не меньше, чем человек окрыленный. Таких обычно и в жизни, и в истории называют «человек действия». И справедливо, потому что люди пера поглощены лишь страстями — вот почему они писатели, поэты. Они, можно сказать, легче воздуха, люди свинца — тяжелее. Но и те и другие связаны с воздухом и полетом. Иначе говоря, они совпадают в духе и истине. В духе истины, как и в истине духа. Они тождественны своим революционным порывом, воплощенным в полете, и порыв этот удерживает их в потоке воздуха. Мы сказали бы, это люди постоянного обращения — как звезды. Люди-движители, они подвижны и движимы бунтарским порывом.
Однако я принялся рассуждать о революции, позабыв объявить, что Лопе был революционным поэтом.
Лопе был великим поэтом-мятежником. Великим народным поэтом.
Я не открываю здесь ничего нового, речь идет о двух наиболее известных и сущностных свойствах его стиля.
Читать дальше