Андрей Рудалёв - Письмена нового времени

«Новый реализм» — основной предмет беседы может показаться чрезмерно заезженной пластинкой. Это уже определенное, выработанное до автоматизма умение отвечать на традиционные вопросы. Ритуал повторяется снова и снова и автору ничего не остается делать, как рядится в одежды, которые на нем хотят видеть. В итоге «новый реализм» предстает аллегорической картиной выкидыша, произошедшего во время беседы. После чего уже ни он, ни автор стал уже совершенно не интересен. Перед уходом героя с потолка падает кусок старинной штукатурки, уже отжившей свой век…

Лично для Романа Валерьевича «новый реализм» начался с услышанной где-то случайно брошенной фразы: «Только какой-нибудь новый реализм способен спасти русскую литературу!» Чем же он является в заученной трактовке героя рассказа и в чем заключается этот сотериологический проект? Во-первых, это поколенческий признак свободных писателей, стоящих вне идеологических рамок, сформировавшихся в промежутке между распадом СССР и становлением новой российской государственности. Ну, а дальше некоторые стилистические черты, особенности художественного видения:

1. «в своих произведениях я обращаю внимание на то, что литература обычно обходит стороной. Разные житейские проблемы, неурядицы, нехватку денег, часто перманентную. И — нереализованность идей, мечтаний. Во-от… Наша жизнь вообще, если задуматься, состоит из череды мелких неприятностей»;

2. «своего героя я стараюсь показать многогранно. У меня нет законченных злодеев или каких-то абсолютно положительных. У человека ведь в делах или в мыслях есть много всякого. И нелицеприятного… И я это не утаиваю»;

3. «проза новых реалистов не мрачная, не чернушная, а предельно объективная. Мы показываем реальность во всем ее многообразии»;

4. «главное в новом реализме — достоверное описание действительности. Будет правда жизни, будет и художественная правда»;

5. «основа у нового реализма документальная, но форма вполне художественная».

Комментарии здесь, я думаю, не нужны, формулировки и так достаточно прозрачны.

Рассказ завершается тем, что не раз и не два повторялось в произведениях Романа Сенчина: «Вспомнил: здесь, в двух шагах, напротив театра Маяковского, есть рюмочная. Недорогая и уютная. Посидеть, выпить, отойти от произошедшего… Описать — не поверят, скажут: сгустил… Да, выпить двести граммов, закусить котлетой. Только бы столик свободный оказался. Или стул, по крайней мере. Всунуться с тарелкой и рюмкой. Передохнуть и — домой. Там тоже что-нибудь произойдет».

В принципе это и есть квинтэссенция «нового реализма»: «Там тоже что-нибудь произойдет». В ней сосредоточена открытость жизни, вера ей. Но это не абсолютизация реальности, не слепое фатальное движение по порогам жизни, скорее поиск. Поиск возможности выхода из бесконечно повторяющегося круговорота, прорыв привычного причинно-следственного хода вещей, а значит преображение этой самой реальности.

«Новый реализм» — это не оформленное нечто, а формирующееся и берегов пока у него действительно нет.

«Хрупкость и неявность манеры письма молодых — отмечала Юлия Качалкина в своей заметке «Купание красного быка», посвященной одному из липкинских Форумов молодых писателей («Октябрь», № 5, 2004). — Зерна есть, и они — тверды. Но до обретения Формы в ее сакральном значении еще далеко». Эта настороженность в оценках вообще типична. Однако, с другой стороны, становление новой литературной формации происходит, в отличие от предыдущих поколений не самозамкнуто, не кланово, ее токи охватывают весь литературный ландшафт. К слову, по мысли Романа Сенчина и некоторые представители старшего литературного поколения дрогнули перед решительной барабанной поступью колон «новых реалистов»: «многие писатели старшего поколения тоже стали писать более исповедально. Например, «Третье дыхание» Валерия Попова, несмотря на ряд недостатков, можно считать наглядным примером нового реализма».

Выходит «исповедальность» — также черта этого феномена. Действительно, особая исповедальность от «Чернильного ангела» до «Третьего дыхания» нарастает у Валерия Попова. Чувствуется, что она ему становится все важней. Грустный, унылый, казалось бы беспросветный роман «Третье дыхание». Россыпи мучительных страниц, ждешь того момента, когда все это закончится, чтобы с чистой совестью закрыть книгу. На самом деле, что мешает мне забросить книжицу в дальний угол, а герою сбросить ярмо прежней жизни, начать жить жизнью новой, то есть для себя? Что мешает расчистить холодильник от гниений, твердо заявить о своих интересах девяностолетнему отцу и престарелой алкоголичке жене? Взять и выстроить хотя бы домашний мир под себя. Но этого он не делает, кажется, что из-за слабости, или как сказал врач из-за неимения «морального веса». Создается ощущение, что на героя накинуты какие-то ветхие одежды, и стоит их скинуть, жизнь полностью изменится. Лично я, читая, опасался закрыть книгу в том же тягостном состоянии, тем более, что оно как бы предполагалось. Но в финале все по-другому. Маленький просвет и значение предыдущего полностью меняется: «Хочешь знать, я с того только и начал тебя воспринимать, когда увидал, как ты к отцу и Нонке относишься!» — сказал главному герою его друг. Все, открылось «третье дыхание», которое не просто дает новые силы, но преображает. Одного этого достаточно, чтобы коренным образом поменять ощущение от всего текста.