Андрей Рудалёв - Письмена нового времени

Задача современного общества должна состоять в спокойном отходе от идей моделирования различных вариантов развития и возвращении в то древнее, но отнюдь не ветхое гнездо, из которого все мы в свое время выпали — в вечнообновляющееся, вечномолодое прошлое.

Преображение — умаление, отвержение секулярного, уход от общества, мира к «я», любовь, обретение религиозного, новая жизнь в любви, «новая земля и небо» — искомый синтез снятия противоречия между «я» и «мы», частным и общим — боли и тоски русской культуры.

Мир — лествица, возводящая к Богу, движение по ней происходит по принципу метаморфозы, преображения: каждая новая ступень переводит в новое качество. На этом пути важны все этапы, весь процесс. Обозначение лишь только цели, высших ступеней ведет к порушению всего пути, идея которого сведется к бессмысленной погоне за мифическими идеалами, миражами. [71] Трубецкой Е.Н. Смысл жизни. М… 1994, с.215.

Беда России в том, что ее всегда пытались поместить в какие-либо рамки, навязать ей ту или иную радикальную концепцию развития, причислить ее к тому или иному лагерю, совсем забывая, что она не то и не то, не Европа и не Азия, и даже не их смесь.

Беда в том, что за ворохом рассуждений о стране мы начисто забыли ее истинное лицо, попеременно напяливая на нее всевозможные скоморошьи рожи.

Мы в России то и дело наблюдаем борьбу художественных условностей, искусственно-теоретических представлений о мире, часто являющихся предельно субъективными, продуктом творческого воображения и, с другой стороны, — реальности, неподвластной законам и кодифицирующим понятиям человеческой логики живой жизни. Здесь необычайно силен творческий импульс, который часто из созидательного процесса превращается в разрушительный, гибельный.

Россия в своем настоящем удивительно напоминает лермонтовского Печорина, в описании которого автор выделяет черты мужчины, женщины, ребенка, лошади, и никто не может с уверенностью сказать, кто он есть на самом деле: демон, ангел или просто человек, и что он несет: добро, зло или он выше этих категорий, «по ту сторону»?

За бесконечной вязью различных теоретических концепций мы совсем забыли о России, какая она есть на самом деле, истинная, настоящая. Ее лицо мифологизировалось, сделалось уродливым, безжизненным. Окончательно возобладали представления о ней из сферы фантазии — помутнела ее позолота.

В этом забвении себя, в потере своего прошлого коренится самая большая опасность, которую можно представить как движение от «кто» в «никто» по примеру концевой рифмы стихотворения М.Ю. Лермонтова «Нет, я не Байрон». [72] «…» Кто Толпе мои расскажет думы? Я — или Бог — или никто! Начиная со знаменитой теории «Москва — III Рим» открывается эра теоретического постулирования и салонно-косметического перекрашивания лица Руси в русле идей русского национального мессианизма. Этот уродливый мертвенный гипс, то и дело налипающий слоями, отвращает Россию от настоящего ее предназначения — идеала гармонизации, примирения народов, собирания их в одном общем походе к Господу с покаянной мольбой.

В основе всей русской культуры — жертвенное начало. Она постоянно растрачивает себя во имя другого (образ любящего горящего сердца из стихотворения Пушкина «На холмах Грузии»). Отсюда — уникальность России, собирание земель которой всегда производилось по принципу добровольности. Жертвенное, или иначе, любовное начало… Не случайно на Руси популярен образ Богородицы — олицетворение земного идеала силы любви, реализующей любовь к Богу, любовь к ближнему и материнскую любовь к сыну.

Беда не в дуализме культуры, не в шатании ее из стороны в сторону, а в подмене одного «положительного» полюса другим (вспомним слова Христа о пророках в овечьих шкурах). То, что Эпштейн называет зарождением секулярной культуры в России, есть лишь изнанка, пародия на религиозность. Секулярный ширпотреб принимается на веру в качестве последнего слова культуры на пути к своему апогею. Что же имеем? Вместо утверждения национального своеобразия — безликий экуменизм, вместо стремления ввысь к Божественному — тезис о необходимости уменьшения удельного веса религиозного в жизни.

Пророческие интуиции будущего, медиатором которых является Эпштейн, роднят его с взглядами Л.Н. Толстого, для которого, по словам Н. Бердяева, характерно умаление личностного начала и «духовных реальностей», взамен чего предлагается уравновесить всех и вся в безликой и безличной божественности. [73] Бердяев Н.А. Духи русской революции. // Вехи. Из глубины. М., 1991, с. 279. Доминирование сугубо нравственных, этических оценок, обожествление понятия «добра» (см. работу Л. Шестова «Добро в учении гр. Толстого и Ницше») ведет к уничтожению всего личностного, самостоятельного (судьба Анны Карениной и людоедская улыбка Мадонны, человеческое, слишком человеческое): «принятие толстовского морального сознания влечет за собой погром и истребление величайших святынь и ценностей, величайших духовных реальностей, смерть личности и смерть Бога, ввергнутых в безличную божественность среднего рода». [74] Там же, с.280.