Андрей Рудалёв - Письмена нового времени

Я бы на свой вкус добавил еще одну важную краску в палитру «нового реализма». Документалист — да, исповедальность — ради Бога, фиксация мельчайших моментов современности — соглашусь. Но для чего это все вместе взятое взаимодействует в художественном тексте? Читая того же Валерия Попова, я, кажется, уяснил одно упущение в этой формуле: в произведении должно быть показано преодоление, преображение всей этой действительности, выход через ветхие ризы прогорклой жизни к осознанию важнейших аксиологических констант, к торжеству позитива. В этом случае все становится понятно и объяснимо, ведь тот же классический в формулировке «критический реализм» не только ниспровергал существующий порядок вещей, как Базаров резал лягушек, но и обозначал путь к ценностным категориям, перекинул мостик к традиционной христианской культуре.

Ощущение необходимости «нового реализма» возникло еще и потому, что художник был дезориентирован, он перестал даже помышлять о преобразовании, изменении этот мира, который каждый день предстает перед ним в своей наличности, отказался быть его пастырем, врачевателем, учителем. Литература, видимо следуя какому-то своему инстинкту самосохранения, облюбовала в качестве сферы своих жизненных интересов посюстороннее, полностью погрузилась в эмпирию, где штампуют довольно добротные тексты-лайт, тексты поп-корны, трехкорочные сухарики с различными вкусовыми добавками. На мир трансцендентный она и не претендует. Она, можно сказать, захлебнулась этим миром. Художник всецело разочаровался в своих творческих способностях по преображению, какому-то влиянию на мир и полностью сконцентрировался только на листе бумаги, экране монитора, на котором он выводит какие-то забавные ни к чему не обязывающие знаки. Он нашел для себя единственно достойную функцию: всецело следовать за перипетиями, изменениями этого мира, фаталистически плыть по его течению, скрупулезно фиксировать все его деформации. Мир этот объявлен высшей объективной данностью, против которой смешно что-то возражать, надо лишь скрупулезно фиксировать его проявления и эманации в художественном произведении. Это обвинение и в адрес «нового реализма», если он застопорится на месте, если не взрыхлит, не взбудоражит почву, на которой взметнется вверх литература.

Можно говорить о другом реализме, который уже на пороге. О реализме в средневековой трактовке этого понятия, как ориентацию на высшую запредельную реальность. «Существующие ныне искусства, в величайших своих произведениях схватывая проблески вечной красоты в нашей текущей действительности и продолжая их далее, предваряют, дают ощущать нездешнюю, грядущую для нас действительность» — отметил в своей программной работе «Общий смысл искусства» философ Владимир Соловьев. Смысл художественного творчества, по его мнению, состоит в том, чтобы «одухотворить, пресуществить нашу действительную жизнь». Это перспективы преображения того, что мы сейчас называем «новым реализмом», это то, к чему должен привести весь тот опыт, то знание о современности и проекции в ней вечности, которым напитываются сейчас наши писатели. Разве не к этому интуитивно стремится Саша Тишин герой романа Захара Прилепина «Санькя»?

Как-то критик Валерия Пустовая в рецензии на книгу Дмитрия Новикова «Вожделение» («Семга именем Его», Новый мир» 2006) отметила очень важное свойство его художественного мировосприятия: страсть, как средство познания жизни. Новиков не мыслитель, он не орудует рационалистическим скальпелем, он не отстраненный созерцатель, а напряженная струна, нерв. Пространство его рассказа — без преувеличения трансляция внутреннего мира писателя, пусть зачастую движимого бессознательным, стихийным чувством, но искренним и правдивым. Именно эта изначальная искренность рассказов Новикова дает основания считать, что они достигнут своей цели — выявление смыслов затертых, потерянных, забытых.

В новой молодой литературе нет мыслителей. Текст рождается через надрыв, через, боль, через взрыв, сильную эмоцию. Хаотичный, дискретный мир собирается по крупицам, и он пока практически не подвергается анализу. Молодая проза реализует древнюю максиму «познай самого себя», и через свой внутренний мир автор восходит к миру внешнему. «Я» писателя это не реализация крайнего индивидуализма — это исключительное средство познания мира.

В ситуации потери ценностных ориентации, зыбкости этико-эстетических ориентиров практически единственным адекватным средством восприятия мира можно считать личные пусть не всегда осмысленные, отрефлексированые ощущения и переживания автора. По отношению к ним все прочее является переменной, акциденцией.