Сергей Чупринин - Признательные показания. Тринадцать портретов, девять пейзажей и два автопортрета

Почувствовали разницу? Вот ее-то как раз и чувствуют распорядители медийного рынка, неторопливым, высокомерным и несговорчивым «академикам» в подавляющем большинстве случаев предпочитая тех подвижных как ртуть и, как правило, не измученных ни избыточной начитанностью, ни чрезмерной рефлексией авторов, которые, подписывая контракт с очередной редакцией, клятвенно обещают: за качество не ручаюсь, но свежо и горячо будет.

Либо — когда распорядитель рынка движим не коммерческим расчетом, а меценатской блажью, — поддержка адресуется опять-таки не Критикам, представляющим старозаветную и, увы, скукоживающуюся, как шагреневая кожа, толстожурнальную культуру, но сугубым филологам, из какой-то загадочной прихоти время от времени берущимся навести порядок и в современной словесности тоже.

Здесь ставка, разумеется, не на постоянное обеспечение за счет рекламных ресурсов, а на благотворительные гранты, которые имеют свойство быстро исчерпываться. Поэтому, выведя за скобки империю «Нового литературного обозрения», успешно развивающуюся, как говорят, благодаря эффективному менеджменту, мы получим веер стремительно возникавших и не менее стремительно исчезавших изданий для филологов со справкой — «Опыты» (1994), «Пушкин» (1997–1998), «На посту» (1998), «Новая русская книга» (2000–2002) и вот теперь «Критическая масса», запущенная под водительством Валерия Анашвили и Глеба Морева.

Юноши (равно как и дамы) в этих изданиях собираются исключительно строгие — вплоть до агрессивности. Хотя и разноталантливые, так что, отказавшись от соблазна дать суммарную оценку всей нашей младофилологический критике (будем для удобства называть ее именно так), можно лишь указать на импульсы, ею движущие. Первый — это демонстративное отталкивание от всего, что этими критиками маркируется как советское или специфически русское — то есть и от литературы, под гуманистическим знаком создающейся в реалистической традиции, и от литературоведения того типа, что ныне представлен журналом «Вопросы литературы», и от Критики как Писательства, связанной с миром толстых журналов. Второй импульс — это принципиальный отказ от органического для русской мысли включения идеологических и моральных компонентов в эстетическую оценку, что на практике у наших младофилологов обычно реализуется как мировоззренческая и нравственная небрезгливость и придание статуса актуального искусства только и исключительно тем явлениям, которые агрессивно заявляют о своей экстравагантности и радикальности (в диапазоне от Э. Лимонова, В. Сорокина, А. Проханова до Я. Могутина и Маруси Климовой). И наконец, третья базовая установка — это позиция «иностранцев в своей стране», жесткая ориентация на язык и методики новейшей западной культурологии и филологии, стремление взглянуть на домодельное как на исчезающе (и оскорбительно) малую часть глобального мультикультурного простраства.

Самозабвенные игроки в бисер и снобы, они пишут часто умно, иногда дельно и почти всегда преднамеренно затрудненно и вряд ли преднамеренно некрасиво , будто вырывая неизящным слогом непреходимый ров как между читателями и собою [60] «Интеллектуальные усилия, необходимые для прочтения рецензии Игоря Смирнова на сорокинский “Лед”, — по деликатно едкому замечанию колумниста “Еженедельного журнала”, — существенно превосходят энергозатраты на прочтение самого романа» (18.02.2003). , так и между собою и литературой. И, может быть, поэтому, позиционируясь как слависты или, по крайней мере, стилизуясь под западных славистов, наши младофилологи и чувствуют себя своими не среди писателей, как критики «академического» склада, или специалистов по пиару, как «колумнисты», но в космополитическом славистическом сообществе.

Они у нас, если переводить разговор в плоскость самоидентификации, — конечно же, интеллектуалы , тогда как «академики» ощущают себя, разумеется, интеллигентами nec plus ultra, а журналисты-гламурники, по аналогии с политтехнологами, продают свои услуги в качестве своего рода литтехнологов .

Все, что вы прочитали, разумеется, только тезисы, по определению огрубленные, и не более чем сухая схема, оставляющая в тени то, что как раз и должно быть освещено, а именно буйное цветение индивидуальностей, составляющих отечественную критику в нулевое десятилетие.

Ясно же, что деятельность, например, Александра Агеева, вволю наследившего и в газетах, и в интернете, и в гламурных изданиях, почти всецело принадлежит типу «академической» критики, как ясна и кентаврическая природа дарований, скажем, Бориса Кузьминского или Вячеслава Курицына.