Вадим Чирков - Зажги звезду. Рассказы о красных следопытах

20 лет назад, когда я был в селе Корнешты, красные следопыты привели меня к тете Вецике, в саду которой похоронен ею русский солдат.

Был конец февраля, везде лежал еще снег, но уже пахло весной. К ночи все же подмораживало. Как это принято в селах, мы — хозяйка, школьники и я — устроились на кухне. Узнав, что тетя Вецика опять будет рассказывать ту историю, подошли и соседи, и народу в кухне набилось полно.

Елизавета Васильевна была в платке, завязанном под подбородком, она сидела на лаице, покрытой стареньким ковриком. Живые коричневые глаза, быстрые движения рук…

Она рассказывает это в тысячный, может быть, раз. Она говорит, как говорят сказительницы, и рассказ ее звучит как былина. Так, наверно, слагают матери всего мира свои песни, так сберегают в них подвиги сынов своих, любовь к родной земле и вечную скорбь по тем, которые никогда уже не постучатся в дверь.

Слушают не перебивая, не переспрашивая: все понятно в ее рассказе, все по-человечески близко каждому — и матери, и дочери, и отцу, и сыну…

— В тот год в апреле уже расцвели брандуши, деревья стояли как невесты, и солнце день ото дня сильнее согревало землю. Но война все не уходила от нас — она гремела над нашими домами днем и ночью. Снаряды рисовали на темном небе радуги, а запах весны смешивался с гарью… Дрожали стены. Огонек керосинки дрожал, как крылья мотылька, и мы тушили ее, чтобы не привлечь на дом бомбу…

В ту ночь разгорелся за селом жаркий бой. Небо полыхало на той стороне так, что в комнате было светло, как днем. Я видела своих детей, дрожащих от страха.

В ту ночь упал снег на цветы.

Только за полночь утихли взрывы. Вернулись в дом «постояльцы» — дюжина немецких солдат. Протопали в каса маре, и скоро мы услышали их храп. Вдруг раздался стук в дверь.

— Василий, — сказала я старшему сыну, — открой.

— Мне страшно, мама.

Я зажгла лампу и вышла в сени.

— Откройте! — звал меня чей-то голос из-за двери.

Я открыл^ дверь. Передо мной, прислонившись к стене, стоял человек.

— Кто ты?

— Я русский солдат.

И прошел мимо меня в комнату, где спали дети. Сел на лаицу. Тяжело привалился к стене. Закрыл глаза. Я затворила дверь, поставила на стол лампу.

— Чей здесь фронт? — спросил он, так и не открывая глаз.

— Немецкий.

Я увидела, как вздрогнули веки солдата. Он вдруг схватился за голову, застонал и заговорил будто сам с собой. Я поняла, что он ранен, что заблудился и вместо своих окопов попал в мой дом. Я разглядывала его. Худенький, светловолосый, с голубыми глазами… Он вдруг выпрямился.

— Тетя, дай мне воды… с вином…

Я покачала головой: «Нету вина, немцы выпили».

— Тогда воды, воды дай…

Он попытался встать, и только тут я услышала, как что-то захлюпало в его сапогах. Я посмотрела на пол и увидела, что он залит кровью. Бросилась помочь, но он, как в бреду, все просил воды, вина… И не хотел ложиться. Он был ранен в живот. Пуля вошла спереди — ниже пояса была маленькая кровоточащая дырка. А спина… На спине зияла большая рваная рана, из которой лилась и лилась кровь. Как могла, я перевязала его. И это было все, что можно было сделать.

Всю ночь мы сидели на лаице. Солдат не мог лежать на спине, и на животе ему было больно. Временами он терял сознание и звал брата Алешу, жену Аннушку, отца… Потом открывал глаза. Приходил в чувство Я рассказывал о себе. Ему в этом году исполнилось двадцать два, его зовут Сергеем, фамилия — Гречка. Я запомнила каждое слово, что он сказал мне в ту страшную ночь.

Утром в комнату вошли немцы. Они увидели раненого солдата и подступили к нему.

— Кто ты? Как попал сюда? Как перешел линию фронта?

Но Сергей был без сознания. Тогда двое взяли его под руки и вытащили из дома, заставляя идти. Они, наверно, хотели показать его своему командованию и допросить. Но Сергей не мог двигаться, и фашисты бросили его у калитки в снег.

Налетели самолеты, снова начался бой, и солдаты убежали. Я с трудом втащила обессиленное тело в комнату, уложила на лаицу.

На другой день, когда вернулось солнце, Сергей почувствовал себя лучше и попросил помочь ему выйти. Он долго стоял у плетня и смотрел, как тает снег, как идет весна. Прислушивался к далеким выстрелам. Ждал, что они приблизятся. А потом ему снова стало хуже.

Опять он звал в бреду своего брата и жену, говорил мне: «Почему ты не позовешь их?» Но я только подносила к его потрескавшимся губам кружку с водой, хотя знала, что нельзя этого делать.