Валентин Иванов - Маршал М. Н. Тухачевский

Совершенно секретная операция, имевшая целью скомпрометировать Тухачевского и других видных советских военачальников в глазах Сталина, возглавлялась руководителем «Службы безопасности» Гермапии Гейдрихом. При ее подготовке он прежде всего исходил из особенностей характера Сталина: его подозрительности, жестокости, нетерпимости к неугодным людям. Если Сталин подозревает своих высших командиров в заговоре, считал организатор провокации, то он, несомненно, ищет доказательства их измены. А если доказательств не существует, их надо создать.

Со второй половины 1936 г. началась тайная подготовка «документов», «обличающих» Тухачевского и других представителей высшего командования Красной Армии в связях с немецким генеральным штабом, в намерении осуществить с его помощью государственный переворот и захватить в свои руки власть. Копировались почерки, подделывались подписи, штампы. К апрелю 1937 г. «документы» были подготовлены. Через немецкого агента в Праге фотокопия их попала к президенту Чехословакии Э. Бенешу. Руководствуясь, видимо, добрыми намерениями, Бенеш сообщил о них Сталину.

Столь стремительное развитие последующих событий показывает, что установлением подлинности полученных «документов» и доказательств вины Тухачевского и других осужденных не занимались. Подложные документы гитлеровской разведки могли лишь ускорить уже подготовленную расправу. Произведенные аресты вызвали ликование в Берлине.

И аресты, и ведение судебного процесса являют собой цепь беззаконий и произвола. В уголовном деле нет санкций прокурора на арест. Вместо них на первых страницах дела справки стандартного содержания: «Органы НКВД располагают данными о враждебной деятельности...» О самой же деятельности ничего конкретного. В протоколах допросов, даты которых не всегда соответствуют датам арестов, не записано ни одного протеста, ни одного возраженйя подсудимых против выдвинутых обвинений во вредительстве, шпионаже, сговоре о свержении Советской власти. «Нужные» показания часто придумывались следователями, а не были высказаны обвиняемыми. Во всех случаях зафиксировано полное признание виновности. А сохранившиеся на некоторых страницах протоколов следы крови говорят о жестокости следователей. Об этом рассказал следователь-преступник Ушаков.

Например, отметив, что арестованный раньше других Фельдман поначалу категорически отрицал участие в каком-либо заговоре, Ушаков пишет: «Я понял, что Фельдмана надо связать по заговору с Тухачевским. Вызвал Фельдмана в кабинет, заперся с ним в кабинете и к вечеру 19 мая Фельдман написал заявление о заговоре с участием Тухачевского, Якира, Эйдемана и других». Когда Якир во время следствия отказался от ранее данных показаний, его передали Ушакову. «Я, — пишет Ушаков, — восстановил Якира. Вернул его к прежним признательным показаниям... Мне дали допрашивать Тухачевского, который уже 26 мая сознался у меня... Я, почти не ложась спать, вытаскивал от них побольше фактов, побольше заговорщиков...»

Однако ни один факт, ни одно из предъявленных обвинений по делу не было подтверждено документами. В деле таких документов нет. Следователи любыми средствами добивались только признания, чтобы выполнить задание руководства — «развернуть картину о большом и глубоком заговоре в Красной Армии, раскрытие которого выявило бы огромную роль и заслугу Ежова перед ЦК» !. Генеральный прокурор СССР А. Я. Вышинский считал, что признание обвиняемого является достаточным основанием для его осуждения.

В соответствии с законом, принятым 1 декабря 1934 г., судебный процесс проводился без участия защитников. По этому же закону, позволявшему шельмовать и истреблять неугодных людей, приговор суда являлся окончательным и обжалованию не подлежал. Подсудимых поставили в известность о порядке слушания дела. На суде каждый из них сидел отдельно от других, вместе со своим следователем. Перед началом судебного васедания следователи напомнили, что подсудимые обязаны подтвердить показания, данные на следствии.

М. Н. Тухачевский на суде заявил: «У меня была горячая любовь к Красной Армии, горячая любовь к Отечеству, которое с гражданской войны защищал... Что касается встреч, бесед с представителями немецкого генерального штаба, их военного атташата в СССР, то они были, носили официальный характер, происходили на маневрах, приемах. Немцам показывалась наша военная техника, они имели возможность наблюдать за изменениями, происходящими в организации войск, их оснащении. Но все это имело место до прихода Гитлера к власти, когда наши отношения с Германией резко изменились». На вопрос, разделяли ли подсудимые взгляды троцкистов, правых оппортунистов, Михаил Николаевич ответил: «Я всегда, во всех случаях выступал против Троцкого, когда бывала дискуссия, точно так же выступал против правых».