Артем Драбкин - Я дрался в штрафбате. «Искупить кровью!»

После успешной разведки приезжает к нам генерал, командующий 35-м стрелковым корпусом 3-й армии. К нам обычно даже фронтовые артисты не приезжали, не то что старшие офицеры, на сей раз сам командующий корпусом, высокий и стройный командир, бывший десантник. Выстроили всю штрафную роту, 350 бойцов, четыре взвода, у каждого стоит взводный. Тишина такая, что кошмар. Командующий выступил, рассказал нам, что наша 275-я отдельная штрафная рота должна прорвать долговременную оборону противника, подготовленную с марта. Сколько немцы там всего наставили и на какую глубину, один бог знает! В заключение речи генерал заявляет: «Ну вот, от успешности вашей атаки зависит ввод всего моего корпуса в прорыв. Поэтому остановиться нужно только на высоте». Но в целом он нас обнадежил, рассказал о том, что наступление будут поддерживать мощные силы авиации и артиллерии. «Катюш» будет столько, что мы такого количества никогда не видели. Дальше стандартный вопрос личному составу, у кого какие будут пожелания. Тогда один штрафник выходит, морда здоровенная, бандитская, при разговоре он немножко шепелявил. Обращается к генералу: «Разрешите перед атакой по пол-литра на рыло!» Тишина, все ждут, что командующий ответит. Не успел тот хоть что-то сказать, как наш спрашивавший добавил: «Притом с белой головкой!» Дело в том, что на стандартной водке пробка была, по-моему, сургучная, а на столичной — белая, то есть белая головка доказывала качество, более высокий сорт. Генерал пообещал, что будет нам водка. Правда, не сказал, что по пол-литра на рыло. Что уж говорить, все обрадовались.

И действительно, завезли нам эту водку. Но люди не столько пили, сколько писа́ли. Знаете, когда длительное время на фронте находишься, у человека вырабатывается внутреннее чувство, что в следующем бою его или убьет, или ранит. Так что многие стали писать письма и просили меня, мол, товарищ командир, если что, передайте туда-то. Успокаивал штрафников как мог. Ну что же, ночью вывели нас на берег реки Друть, и стали мы ждать начала артподготовки. Началась операция «Багратион».

Сработала артиллерия, под конец били «катюши». Я насчитал одних только реактивных установок шестьдесят штук. Да еще авиация проутюжила немецкие окопы. После того как все затихло, мы быстро форсировали реку и ворвались в первую линию траншей. Там почти все сгорело и было перерыто, я вижу, как неподалеку немец сидит, автомат у него на груди, с вытаращенными глазами сам, так что в первой линии никакого сопротивления не было. А вот потом много наших погибло, ведь там было всего шесть рядов окопов обороны, и вот к следующей траншее вели заминированные поля. В основном наши штрафники там подрывались, приходилось идти по трупам своих же людей. Ты видишь тело своего боевого товарища, но идешь прямо по нему, ведь некуда деваться, со всех сторон тебя окружает смерть. Дальше немцы открыли шквальный огонь из пулеметов. Но мы все равно рвались вперед, хотя ротный и два других командира взвода были ранены, и санитары отнесли их в тыл. Я тоже получил легкое ранение, скользящее на спине, когда ложился под очередной очередью. Но пришлось остаться в строю, командовать-то кому-то надо. Забрались мы на эту проклятую высоту. Остановились там, где и было приказано. Когда поднялись, оказалось, что из 350 человек осталось в строю только 27. Меня за этот бой наградили орденом Боевого Красного Знамени. Вот так воевали штрафники.

Дальше мы стали преследовать врага. Безостановочно наступали в сторону Минска, прорвались вперед, даже не подозревая о том, что позади нас из окружения прорывается многотысячная группировка противника. Нам никто ничего не сообщал. Мы узнали об опасности благодаря тому, что встретили отступающую группу наших солдат, около 50 человек, которые рассказали, что параллельно нашему движению по шоссейной дороге двигался большой отряд противника. Из офицеров только вернувшийся из медсанбата командир роты и два взводных, в том числе и я, у меня еще и спина перевязана. Мы вооружили этих ребят, благо карабинов и трофейных немецких автоматов было в достатке, устроили засаду и разбили небольшую немецкую группу. Отбили у них две наши, по всей видимости, трофейные машины, ГАЗ-АА «полуторку» и ЗИС-5. Дальше, расхрабрившись, сунулись к шоссе, а немцы саданули по нам из крупнокалиберных пулеметов. И здесь нас прищучили, мы откатились назад.

Стычка произошла утром, и командир роты со вторым взводным убыли в штаб для получения новых инструкций, целый день их не было, а я с агитатором, это был уже новый человек, и трое штрафников с нами отправились на разведку в ближайшую деревушку. И тут основная масса отступающих немцев пошла через этот населенный пункт. Мы крутимся между домами и бегаем туда-сюда, чтобы не попасться им на глаза, ведь это верная гибель. А враги идут, идут и идут практически всю ночь, при этом оставляют у дороги своих раненых. Засели мы в итоге в каких-то кустах, и один из наших отошел оправиться. Тут видит, что рядом с ним немец сидит, уже даже штаны спустил. Штрафник шипит противнику: «Хенде хох!» Взял врага в плен, пуговицу на штанах отрезал и ремень снял. Увел к нам. Мы убивать его, конечно же, не стали, остались в кустах и вдруг утром слышим, с дороги раздается русская речь и мат. Значит, идет пехота, посаженная на машины для того, чтобы догнать отступающих немцев. Выглядываем, а наши ребята уже разворачивают 76-мм орудие, чтобы по деревне бить, где недавно прошли немцы. Мы им кричим, мол, не стреляйте, мы из 275-й отдельной штрафной роты. Пехотинцы приказали нам подойти, при этом на прицеле на всякий случай держат. Подошли к ним, представились, ребята нам помощь оказали, дали бензин и поделились пайками. А пленного немца мы им отдали, а также сказали, что по деревне стрелять бессмысленно, врага здесь уже нет. Спасли дома от разрушения, а то бы матушка-пехота стала бы их обстреливать, а местным людям еще жить надо где-то после освобождения.