Журнал - Ура бум-бум! №5 90

Бокалов пытался протестовать против съемки в зале, но суд отклонил протест. Затем он попросил суд зачитать письма, написанные в защиту Григорьева Бэллой Ахмадуллиной и Аникушина. На вопрос суда, какую меру наказания по отношению к Григорьеву он как потерпевший может назвать, Бокалов скромно ответил: "Я полностью полагаюсь на решение суда". Все это говорилось при полностью недоказанном факте оскорбления милиционера, существования притона и многого чего другого. Но приговор выносить было надо.

Наступил день 21 декабря, официально означенный как день последних слов всех: подсудимого, адвоката, прокурора. Бокалов в этот день уже не появился и интерес к нему был уже утерян. Все с блеском в глазах, в сильном возбуждении ждали развязки дела. Назначенное на десять часов утра заседание автоматически, в связи с задержкой доставки подсудимого, перенеслось до начала первого. Я спустился вниз и видел как привозили Григорьева. С запасного входа, под испуганными взглядами служащих" и посетителей суда и телефона-телеграфа, стоявших тут же внизу очередью в буфет в ожидании птицы и мяса.

Появились люди с видеокамерой. "Это кто? "Пятое колесо"?" — спросил я. "Хуже, — ответили мне. — "Гражданин и закон".

Интересующихся процессом было по-прежнему много и я поторопился в зал. Первым слово было предоставлено государствн-ному обвинителю. Прокурор перечислил все основные вехи дела, в целях все-таки защиты погон и чести советской милиции, затребовал два года и шесть месяцев лишения свободы, но с пометкой «условно», имея надежду, что Олег Григорьев будет по-прежнему радовать своим талантом и взрослых и детей". /Сказали, что Александр Крестинский после выступления Ковалевской в течении получаса читал оставшемуся суду стихи Олега Григорьева./

Слово предоставили общественной защите. Александр Крестинский: На протяжении всей своей жизни Олег Евгеньевич, человек несомненно талантливый, находясь на нижних этажах богемы, вряд ли располагал какой-то защитой от всего жестокого и давящего на него, его творческую работу. Отсюда вполне можно учесть его суровое отношение к человеку, с которым была связана потеря дочери. Можно даже сказать, что Олег Евгеньевич человек не от мира сего. Он как бы заключен в некую сферу, грубое вторжение в которую очень ранимо для него. Вполне понятно отношение его к быту, неудачи в личной жизни. И есть примеры исторические, Вениамир Хлебников, например…" В завершении своей речи Крестинский просил суд оправдать подсудимого.

Адвокат тоже запросил полного оправдания. Последнее слово получил, наконец, Олег Григорьев. Усталое, робкое вступление постепенно перерастало в снежный ком и обрушилось на слушателей протяжным стоном раненной волчицы: бокалов, бокалов, БокалОВ, бокалОВ, бокАЛОВ, БОКАЛОВ! Сколько было в этом безудержной боли, прямой ненависти к человеку, облеченным властью и исполнявшим жандармские функции:

"Ага, заходит значит Бокалов и носом туда-сюда. В комнату: Что делаешь? Что пишешь? Что пьешь? Никого нет!? В туалете, в ванне, на кухне посмотрит и шасть сюда. Ага, говорит, вот эту картину я на стрельбище возьму. Стрелять хорошо в нее. Там у меня человек нарисован, у него вместо сердца, знаете, этакая мишень. Вот такой ценитель.

Народу еще и так много у меня позабирал. Вот Виталика Угреновича… он еще подтвердить может. Правда, Виталик? Вот, видите, правда. И меня, да и меня забирал. Бокалов даже женскими голосами прикидывался. Как раз так было… Слышу, скребется кто-то. К двери подошел. Открывать боюсь, слушаю. А там тихо так: юля, юля, юля… Ага, думаю, есть вроде такая женщина знакомая Юля. Еще слушаю: юля, юля… дверь открываю — ЮЛЯ ХА-ХА, Бокалов.

А один раз вообще в трусах забрали. Это значит я специально, лег, света нет. Чую что кто-то подъезжает. Броде бы и нет меня. Тогда еще Бокалов грозился в психушку меня свезти. Так

вломились, потащили, ноги земли не касаются, руки вот так /протягивает перед собой/ только в обратную сторону… И Бокалов вокруг бегает, в лицо заглядывает: "Ну что твоя книжечка, выходит!?…"

Здесь время кончилось, терпение судьи иссякло и последнее слово перенесли на завтра. Все равно уже было поздно.

22-го продолжение последнего слова ничем не отличалось от начала. В зале находилась съемочная группа "пятого колеса". Олегу дали выговориться, а в конце, когда суд спросил Григорьева, какая у него будет просьба, Григорьев ответил:

"Прошу судить меня не как поэта, а как человека, который всю жизнь работал… И вообще, я думаю, полезно иногда писателям, поэтам посидеть вот так в тюрьме, поработать где-нибудь".