Виталий Чечило - Солдаты последней империи (Записки недисциплинированного офицера)

Потом звезду надо было закрепить на другой плите, с углублением под неё, которое тоже надо было высечь. Трибуна получилась, как пирамида. В пустыне её не разрушит ничего, кроме взрыва. Она и сейчас возвышается над плацем. Главное – правильный выбор стройматериала.

Плац без трибуны – не плац, так, заасфальтированная площадка. В городке могло не быть света, хоть убейся, но на плацу всегда горели «неонки». Сейчас бы разметку наносили светящейся краской. Кроме трибуны возвышались флагшток и плакаты.

«Запомни, сын, что Партия, Родина и мать – понятия святые». Щит закрывал солдат от дежурного, они там мочились. Утром за пять минут в туалет все не влезут. А зарядка – 40 минут, молодые выскакивают, куда? Когда кусок отгнил, убедились, что плакат не следует опускать до земли, чтобы видеть ноги того, кто гадит. Все должно быть продумано. А то один узбек нарисовал солдат, похожих на китайцев. Вышло как в НОАК. Кизуб, замкомандира части, за голову схватился:

– Что вы понамалевывали?!

Когда шифер покоробило, получилась какая-то японская графика.

Перед большими строевыми смотрами на плацу вешали зеркала. На ночь выставляли дневальных – отгонять солдат, чтобы не смотрелись. Делом чести считалось украсть или разбить.

Смысл воинских ритуалов до сих пор неясен. Вынос и относ полкового знамени, воинская святыня под щенячий визг полкового оркестра перед чумазыми солдатами… Кого и на что это должно было вдохновлять? Оркестр состоял из трёх труб барабана и литавр, эти были и вовсе некстати. Трубача-солиста я выгнал из своей роты – он был прикомандирован к музкоманде в клубе и в любой момент мог нажраться. Железное правило – избавляться от всех нестроевых солдат. Он же заодно исполнял и обязанности капельмейстера – играл и притопывал. Убожество, эта вшивота знала только встречный марш «бум-бум». Барабан был не натянут и шлепал, как сапог без портянки. На разводе этот, прости, Господи, оркестр исполнял что-то среднее между лезгинкой и «Алеет Восток». Начальнику штаба при докладе командиру с большим трудом удавалось попасть в ногу – барабанщик выдавал далеко не сто двадцать ударов в минуту. Но самое страшное случалось, когда они исполняли Гимн Советского Союза. Мелодия была невероятно затянута и напоминала «Боже, царя храни!» Начальник политотдела от греха подальше уходил с плаца. В конце концов капельмейстер упился в клубе брагой. Его приволокли в роту, а в личных вещах нашли боевые патроны с номерами моей роты. Меня потом особист таскал неделю, а все это время капельмейстеру чистили морду в каптёрке – за патроны. Оказалось, он когда-то был дежурным по роте, а старшина пересчитывал патроны. Вот он воспользовался моментом – подменил холостые на боевые. А так как автомата у него в клубе не было, то он делал из них шариковые ручки и брелки. На чем, падла, и попался.

Однажды в полк привезли Кантарию. Встречали со всеми воинскими почестями. Ещё где-то на полигоне деды порядочно нагрузили его коньяком, в микрофон он только хрюкал. Так как основная масса слушателей литературным русским языком не владела, это хрюканье сошло за рассказ о вооружении флага над Рейхстагом. Какой-то провокатор пустил слух: мол, тому, кто сфотографируется рядом с дедом, дадут отпуск. Я с комендантским взводом едва оттеснил эту сволочь. Сам фотографироваться с каким-то пьяным грузином побрезговал – он был неблагообразен, потом не докажешь, что Кантария.

Часа через два вождения под руки деда закрыли в «Волгу» и повезли дальше. Командование вздохнуло с облегчением: «Слава Богу, не помер»! Спустя десять лет оказалось, что ни на каком Рейхстаге он не был, а знамя там повесили, когда немцы капитулировали.

«Заря» – одно из гнуснейших мероприятий, пережиток митраизма. Смысл его теряется в первых веках христианства, с введением юлианского календаря. Это на Афоне солнце заходит в шесть часов вечера и объявляется «ночь». В Казахстане отбой объявляли в одиннадцать часов вечера, потому что в десять – ещё видно. Мероприятие это, глубоко презираемое всем личным составом, у нас в полку так и не прижилось. Горнист служил олицетворением армейской мерзости.

Моя первая «Заря» была посвящена тридцатилетию Победы. Накануне наш курс подняли часов в шесть утра, погрузили в машины, отвезли за город. Там на складах выдали обмундирование старого образца: гимнастерки, стальные шлемы, плащ-накидки, вооружили автоматами ППШ, чем мы были несказанно удивлены. После чего вернули в город, построили на площади вокруг театра, выстроенного в виде трактора. Стояли долго и нудно. Наконец отдали команду: