Сергей Баленко: Афганистан. Честь имею!

С каждым новым шагом Зубов закрывал очередную дверь для отступления. Желание спрятаться за какую‑нибудь «объективную причину» смывалось снова горячей волной стыда. И ведь не страх смерти поднимал эти волны. Встречи с Каир‑Ханом он уже не боялся, твердо верил, что пуштунский вождь обеспечит его безопасность. Промозгло и липко становилось на душе при мысли, что эта встреча станет известна особистам.

«А не весна ли во всем виновата?» — вдруг подумалось Олегу. Он вспомнил то прошлогоднее весеннее утро, когда взошедшее солнце золотом брызнуло из‑за его спины на раскинувшийся внизу полусонный еще кишлак Кандибаг. И кудряво зеленеющие за дувалами садики, и безветренно поднимающиеся дымки очагов, и так ясно донесшееся до его слуха жалобное блеяние чьей‑то ярочки, которая словно умоляла не трогать ее беспомощных ягнят, — вся эта милая мирная картина встала тогда преградой на пути его огненной миссии и не позволила дать команду на ее уничтожение. «Вот и сегодня такой же ласковый весенний день. Так хочется домой! А я опять куда‑то прусь к черту на кулички», — ругал себя Зубов, трясясь в кабине водовозки, замыкающей колонну тыловиков.

Командир 315‑й заставы, знакомый узбек с вечно смеющимися глазами (кажется, Рашидом зовут), встретил его насмешливо:

— Тебя что, из разведки поперли? Командиром водовозки назначили? Заменщику надо быть ленивым и толстым, а ты по заставам шляешься. Бинокль ночного видения? Ну ты даешь! Неужели надеешься найти? У нас только дальномер лазерный, прицелы ночные. Я сам просил бинокль, не дали. Так что не найдешь. Но я все равно рад тебе. Пошли, заночуешь у меня.

Долго пролежав с закрытыми глазами без сна, Зубов глубокой ночью осторожно встал, оделся и вышел. «Как лунатик», — оценил свои действия, хотя ночь была безлунная. Низкие звезды, непривычно яркие, только подчеркивали аспидную черноту неба и никак не освещали землю, постройки, ряд техники, мимо которых наощупь ему пришлось добираться до угла продсклада. За ним спуск в сухое русло, а оно уже приведет к кишлаку.

— Часовой! — приглушенно позвал Зубов.

— Я здесь, — отозвался солдат.

— Тебя когда сменяют?

— В пять. А что?

— Пока темно, я схожу, в сухом русле пару мин закопаю. Смотри, не пристрели меня, когда буду возвращаться. Мигну тебе четыре раза.

— Понял, товарищ старший лейтенант. Только вы осторожнее. Духи по ночам вокруг заставы шныряют.

Пройдя с километр по сухому руслу, Олег вытащил из бушлата рацию «уоки‑токи» и нажал на кнопку вызова, все еще дивясь своей безрассудности и втайне надеясь, что зов останется без ответа.

«Один… четыре… семнадцать…» — послал он позывные. «Повторяю через минуту, если не будет ответа, вернусь», — внушал он себе. Но рация почти тотчас прохрипела на ломаном русском: «Семнадцать… четыре… один…»

«Ну вот, теперь все. Вперед!» — скомандовал он себе и стал подниматься по правому обрыву русла: в этом направлении должен быть Кандибаг. Минут пять он шел в полной темноте и неведении, туда ли? Где душманские посты? Когда и кого предупреждать о себе?

И вдруг вдалеке засветился костерок. Путеводный маячок! Как‑то теплее стало на сердце. Словно к родному, он шагал на этот огонек вольготно и уверенно, изредка мигая фонариком. Без слов и жестов у костра его встретили два моджахеда и повели — один спереди, другой сзади — вглубь кишлака. Ночной Кандибаг только внешне казался спящим. Почти за каждым углом их останавливал окрик:

— Дриш! — и каждому в грудь упирался автомат. Чем ближе к дувалу вождя, тем плотнее была охрана.

Масуд кивнул Зубову, как старому знакомому, жестом ладони освободил сопровождающих и лучом фонарика показал, куда надо идти.

Перебинтованный во многих местах, Каир‑Хан лежал на широкой кушетке, тяжело дыша. Вокруг, освещенные тусклым светом керосинового фонаря, стояли рослые мужчины, очевидно, телохранители. «А где же врачи?» — подумалось. Увидев устремленные на себя отрешенные от суеты глаза Каир‑Хана, Зубов в почтении склонил голову и прижал правую руку к сердцу, как это делали вошедшие с ним моджахеды.

— Что произошло с вами, вождь? — первым заговорил Зубов. — Неужели кишлак накрыла наша артиллерия?

— Мой кишлак накрыла ваша авиация, — с трудом ответил Каир‑Хан. Телохранители, как по команде, бросились приподнимать его, подушками придавая удобное положение. Вождь пошарил рукой под подушкой и передал что‑то одному телохранителю, тот другому, и вот Зубову протягивают бесформенный осколок советской бомбы величиной с ладонь.