Сергей Баленко: Афганистан. Честь имею!

— Есть, товарищ старший лейтенант! — напружинился солдат, готовый к боевой тревоге. А что, кроме нее, могло стрястись с такой час?

— Да скажи, пусть не одеваются, прямо с постели — сюда.

— Есть! — не то разочарованно, не то с облегчением вздохнул солдат и ушел.

Зубов прилег головой на карту, левым глазом в уезд Хисарак. Даже закрыв глаза, он видел и Бабурское, и Азрауское ущелья… Ачин… Марульгад… Все эти высотки, перевалы, тропы, укрепрайоны… За каждым пунктом, за каждой стрелкой, за каждым знаком на карте, которые он наносил в эту ночь, тянулся шлейф воспоминаний, заново пережитые удачи, горечь поражений, безысходность утрат. Сколько воюем, сколько бьем моджахедов, помогая Наджибулле, а ни на шаг не продвинулись к победе. Вспомнилась смерть Шпагина. Заныло сердце: «Господи, до чего же я устал! Для чего все это?».

Сонные помятые физиономии Гриши, Ержана и Вовки с хлопающими от недоумения глазами одновременно показались в дверном проеме. «А ведь я их напугал», — только теперь сообразил Зубов, заглаживая вину неформальным обращением:

— Мужики… Я тут карту изобразил для нового комбата. Поглядите, что пропустил. Особенно в ущелье Азрау. Что там было у духов в укрепрайоне?

— Три ДШК, миномет и ЗГУ, — бодро отрапортовал Ержан, так и не научившийся быть раскованным в присутствии начальства. Хотя вытягиваться сейчас перед ротным в трусах и тельняшке было нелепо, он все же подобрался, рапортуя.

— Да не три, а два, — позевывая и почесываясь, возразил Губин. Вот уж этот и с генералом мог быть запанибрата.

— Знаю точно: три, — стал настаивать Ержан, но все склонились над картой и замолчали. Каждый мысленно повторял то, что пережил за ночь Зубов.

— Ось тут родник, — ткнул пальцем Вареник.

— Тоже мне «родник»! — скривился Губин. — Ты как припал к нему, другим не осталось.

— А вот здесь надо отметить победу Губина без единого выстрела, — серьезно добавил Ержан. Все поняли, что подкалывает, но чем, не припоминали. Губин беспокойно сверлил глазами Ержана: ну, говори скорей свою каверзу, я тут же дам сдачи.

— Помните, ночью у костра Вовкины кроссовки сгорели. Паленой резиной всех духов из ущелья выкурило.

— Это называется: солдат спит, а служба идет. Я, может, специально их в костер сунул. Подожди, Ержан, а не у того ли костра ты банку свиного сала слопал? А говорил: мусульманин свинину не ест.

— Когда жрать нечего, можно, — спокойно ответил Ержан, и Губин сник: шутки не получилось.

Олегу не хотелось, чтобы этот добродушный треп иссяк. Сколько скрытой любви, дружбы в этих беззлобных подковырках! Ему самому захотелось включиться на равных в эту веселую болтовню.

— А помните, в Ачине Губин дирижировал хором пленных душманов?

Все мигом преобразились, на разные голоса изображая испуганно поющих пленных: «Мылыон, мылыон алы рос из ыкна, из ыкна видишь ты…» С хохотом ведя мелодию и выкрикивая сквозь смех: «Ведь обучил же духов… всего за полчаса… талант», они не заметили, как вошел подполковник, новый командир батальона, проверявший перед рассветом казармы.

Странная веселая компания никак не укладывалась в параграфы Устава внутренней службы. Пьянка? Ни запаха, ни «натюрморта» на столе. Может, сектанты какие? И самого Зубова, и его подразделение комбату рекомендовали как лучших в разведбате.

— Что здесь происходит?

— Разрешите доложить, товарищ подполковник, рисуем карту для вас, — по всей форме ответил Зубов, стараясь не оглядываться на свою бесшабашную команду, иначе смех не сдержать снова.

Комбат изумленно окинул взглядом «сектантов», недоверчиво шагнул к столу и застыл над ним в наклоне. Выпрямившись, он подобревшим нестрогим голосом приказал:

— Шагом марш в постели! Стратеги в трусах!

Потом снова надолго склонился над картой, ни о чем не спрашивая. Так же молча протянул Зубову руку.

Ну до чего же не вяжется этот благостный нежаркий весенний день с военными буднями! Это же праздник. Праздник жизни! Пригороды Джелалабада не созданы для войны. За дувалами проплывают цветущие сады, посаженные и выращенные для радости и счастья, на аккуратных делянках дружно зеленеют всходы, обещая довольство и награду дехканам за их неутомимые труды. БТР не дергается, не подпрыгивает, а плавно покачивается на асфальтной ленте — значит, мин можно не опасаться. Можно беззаботно и безвольно подставить лицо и грудь ласковому солнцу и прохладному встречному ветру, опустив ноги в открытый люк. Можно даже не прислушиваться, о чем шумит неугомонный Вовка Губин там, под тобой, в брюхе БТРа — все равно не услышишь из‑за рева моторов и гула ветра. «Господи! — Зубов молитвенно закрыл глаза. — Неужели пронесет? И можно будет наслаждаться этим миром без страха, без опасности в любой момент взлететь на воздух? До замены остались считанные дни… Неужели настигнет?.. Не дай, Господи, свершиться такой несправедливости!»