Людмила Бояджиева: Житие и страсть Жоржа Сименона

Раннее утро встречало новоявленных покорителей Парижа серенькими красками вокзальных построек, злобными порывами ветра с холодным дождем, лезущим за воротник. Бедно одетый, чуть сутулящийся, он мало выделялся среди прибывших. Разве что ростом — копна длинных, вьющихся светло — ржавых волос празднично пылала над толпой, словно освещенная случайным солнцем. По длинному носу скользили капли и парень смахивал их аккуратно сложенным белым платком. Ведь не какой–то там бродяжка и не растерянный никчемушний провинциал, а известный… да, да! вполне известный в своем кругу криминальный журналист, которому предстоит в кратчайший срок заткнуть за пояс этот высокомерный город зажравшихся буржуа, и не только его — бери шире — весь мир! Парень огляделся — каждый из бредущих к выходу в город молодых людей, наверняка, мечтал о чем–то подобном. Конкуренты! Ха!..Оркестр никого здесь не встречал. Пока. Ничего, пусть готовят торжественные марши и речи — Жорж Сименон покажет себя! Пряча покрасневший нос в воротник, он покрепче сжал чемоданчик и уверенно двинулся по привокзальной улице, изобиловавшей маленькими гостиницами категории «постоялый двор» В первой его явно не ждали — сонная консьержка грубо буркнула: «мест нет!». Во второй просто захлопнули перед промерзшим клиентом дверью. Некий парижанин, вывалившийся из дурно пахнущей подворотни с ржавой вывеской «Отель «Три льва» дохнул прямо на парня перегаром и рявкнул: «Катился бы ты лучше в свою деревню! Здесь все уже занято, дубина!» «Дубина» не ответил грубияну прямым апперкотом, хотя мог бы запросто накаутировать противника куда более крепкого. Лишь обложил его вслед мудреными словечками нелитературной лексики, на которые, как знаток криминального мира, был мастер. Поправил шляпу и бодренько двинулся к следующей гостинице. Вон их сколько — целая улица, найдется и для него теплый уголок! Пятая, десятая — мест нет, не ждали! И на другой улице — занято все. Гость столицы промок до заштопанного матерью бумазейного белья, а набрякший от воды чемодан, похоже, собирался вытряхнуть барахлишко прямо в чавкаяющие лужи. Он огляделся: кругом — мрак и тишина. Из окна выплеснули на шляпу нечто не благоуханное. «А черт!..» Все же его вывели из себя! Крепкое ругательство прозвучало на этот раз в адрес самой фортуны, не ведающей, что творит в слепоте своей. Фортуна чуть приоткрыла глаз и мизинцем подала знак — комната на последнем этаже нашлась! Самая дешевая и неприглядная, но сухая! Он развесил пальто в пропахшем махоркой шкафу, снял и набил найденными в тумбочке клочками газет размокшие ботинки, бросил в раковину носки и с размаху брякнулся плашмя на едва не развалившуюся, зло скрипнувшую кровать. Итак — скоро они узнают о нем.

«Я ни капельки не был тщеславен, никогда в жизни!» — станет утверждать Сименон на склоне лет, пожив в собственных замках и потратив миллионы на удовольствия. Возможно, с того момента, как вышел на орбиту славы, это соответствует истине. Но он никогда не оказался бы в обойме самых знаменитых и признанных, не имей тогда, в годы юности, мощного заряда жизненной энергии и, толкавшей к упорному покорению вершин. А мотивы — они могут быть самыми разными.

Льеж начала ХХ века — уютный бельгийский городок недалеко от границы с Францией. Чинные прохожие на городской площади (зонт, тросточка, неспешный шаг обязательны), солидная мэрия (с колоннами, в три этажа), величественный мост через реку, набережная с нарядными, тесно прильнувшими друг к другу домиками в уборах высоких крыш, утыканных каминными трубами. Главное же — множество харчевен, подающих самое любимое льежцами блюдо — устриц с жареным картофелем, и отлично работающая газета.

Льеж не отставал от моды: большинство «интеллигентных» мужчин носили бакенбарды, длинные волосы и трость с набалдашником. Женщины считались существами воздушными, если не сказать — бесплотными. Перчатки зимой и летом, фантастические сооружения шляп. Затянутая в корсеты на китовом усе талия, пышные, волочащиеся по земле юбки. Только разразившаяся в 1914 году война смогла нанести решительные изменения в идеал женственности, скандально начав с отмены корсета и укорачивания юбок. Но для тех кругов, к которым относился Сименон, веяния моды были не столь существенны: вещи простого люда служили нескольким поколениям и должны были отвечать единственному требованию — практичности.

Семья Сименонов жила в рабочем квартале весьма скудно, но по социальному статусу занимала более высокое положение, чем рабочие или ремесленники. Отец Жоржа — Дезире Сименон, тихий человек в аккуратном темном костюме, служил в страховой компании. Мать — Анриетт Брюлль — крупная костистая женщина (родителями Анриетт были немец и голландка) в неизменном длинном фартуке — вела хозяйство. Тринадцатый ребенок в бедной семье, она успела вынянчить всех младших. Ненависть к детям и сожаления по поводу собственной несчастной участи навсегда зафиксировались в ее характере.