Александр Молодчий - Самолет уходит в ночь

Чтобы бить врага наверняка, прицельно, впереди бомбардировочного эшелона были пущены самолеты — осветители цели. Они сбрасывали САБы, а мы — зажигательные.

Навсегда запомнилась хорошая организация боевых действий. Цель было видно как днем. Наши штурманы-бомбардиры клали серии фугасных и зажигательных бомб по взлетному полю, стоянкам самолетов и различным складам. На земле все горело. В воздухе тоже был ад кромешный. Зенитные снаряды рвались на разных высотах, над фашистским аэродромом висела паутина трасс снарядов и пуль.

Но на душе — восторг. Мы не боялись беспорядочного огня противника, а только опасались столкновения со своими бомбардировщиками, и, чтобы обезопасить полет, многие, пренебрегая встречей с истребителями, включили аэронавигационные огни, перемигивались посадочными фарами, пускали ракеты. Некоторые экипажи-смельчаки снижались над целью и поливали и без того горевший фашистский аэродром из своего бортового оружия.

Уже после войны в одной из книжек мне довелось прочитать буквально следующее о бомбардировке Сещи. Будто бы комендант фашистской авиабазы похвалялся:

«Надо стать птицей, чтобы залететь к нам». И вот, по убеждению автора, у нас в полку состоялся такой диалог:

« — Вы разделяете это мнение, лейтенант? — обратился командир полка к Молодчему.

Летчик уже несколько суток не уходил с аэродрома, беспредельно устал, но ответил:

— Разрешите нам позывной «Сокол» — вот мы и станем птицами».

Дальше в тексте идет высокопарный рассказ о нашем триумфальном налете на аэродром фашистов.

Не знаю, как в отношении коменданта аэродрома, а я лично никогда такого не говорил. И вообще, подобный стиль не свойствен нам, летчикам. Позывной у меня был обычный, невычурный. Кажется, тогда «Индексом» меня окликали. А чаще мы в полете при боевой работе по номерам называли друг друга. Или же, что уж тут греха таить, в горячке боя, нарушая установленные правила, шпарили прямым текстом. Иногда и со словцом крепким. Было такое...

Точно так происходило и на этот раз. Может, правда, единственное удерживало. Не одни мы, члены экипажа, находились на борту бомбардировщика.

В составе нашего экипажа был гость — военный корреспондент майор В. Гольцев. Необычайное зрелище довелось увидеть журналисту. Голос его дрожал от волнения. Он беспрерывно величал штурмана по имени-отчеству, а меня официально: «Товарищ командир». Он никак не мог сдержать восторга и все повторял свое любимое: «Это же до чертиков интересно!» Его немного успокоил неожиданный грохот и яркая вспышка разорвавшегося зенитного снаряда впереди по курсу нашего самолета. В кабину ворвалась свежая струя воздуха. Но Гольцев так и не понял, откуда это подуло и что за отверстие в кабине штурмана. После выяснилось, что дыру от осколка снаряда он в темноте принял за открытую для лучшего наблюдения форточку. Он так и сказал Куликову:

— Благодарю вас, Сергей Иванович, теперь видно совсем хорошо.

Действительно, это было неповторимое зрелище. Такой фейерверк в ночном небе! А ведь каждая самая красивая трасса или многоцветный разрыв снаряда несли с собой смерть.

Весь наш экипаж вернулся на родной аэродром в полном составе и в добром здравии. Один за другим заходили на посадку самолеты эскадрильи. Тут же я отправлял их в столовую. Давно уже были там и Сергей Куликов, и Панфилов, и Васильев. И майор Гольцев пошел с ними. А я все еще на аэродроме. Нет Семена Полежаева. Все сели. Утих шум моторов. И не слышно там, в небе, знакомого гула машины боевого друга. Нету...

Так и не дождавшись возвращения с боевого задания экипажа Семена Полежаева, я побрел в столовую. Здесь шел оживленный разговор. Еще бы! После такой нервной встряски. На молодых раскрасневшихся лицах — улыбки. Все довольны своей работой, радости нет предела. Разве трудно понять их состояние? Разве могло быть иначе в такой обстановке? Мне не хотелось огорчать людей, несколько часов назад смотревших смерти в глаза. Я старался не подавать виду, не сказал ни слова. Но вскоре кто-то не удержался и не очень громко, но отчетливо произнес:

— Рано ликуем, ребята, не возвратился экипаж Полежаева.

Наступила тишина. Никто не смотрел друг другу в глаза, считая себя виновным за преждевременное мальчишеское ликование.

Столовая опустела. В помещении, где жил летный состав, мы молча разбрелись по своим койкам. Долго не могли уснуть. Не верилось, что экипаж погиб. Ведь стрелок-радист доложил о проходе конечного пункта маршрута и что на борту все в порядке.