Александр Александров - Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой

Эдмон Гонкур описывает нечто подобное в своем дневнике и это жилище Ги де Мопассана, с которым через несколько лет Мария Башкирцева будет вести переписку.

«Неправдоподобная и странная меблировка! Черт возьми, меблировка прямо как у потаскухи! Я говорю о квартире Ги де Мопассана. Нет, нет, я еще ничего подобного не видел. Вообразите себе, у мужчины — деревянные панели, голубые, как небо, с каштановой каемкой; каминное зеркало, наполовину скрытое за плюшевой занавесью; прибор на камине из бирюзового севрского фарфора в медной оправе, какой можно увидеть в магазинах случайной мебели, а над дверями — раскрашенные деревянные головки ангелов из старинной церкви в Этрета, — крылатые головки, улетающие на волнах алжирских тканей! Право, со стороны Бога несправедливо наделять талантливого человека таким омерзительным вкусом!» (Запись от 14 декабря 1884 года.)

Башкирцева постоянно думает о свете, в котором видит свою жизнь и в который надеется триумфально вступить. Ей начинает казаться, что ее уже знают многие, что детские мечты начинают сбываться и скоро она будет знаменитой. Пока, правда неясно, в какой области, но это не важно, важно, что она хорошенькая, чего еще нужно! «Разве я не могу сделать все, обладая этим?»

Родные ей ни в чем не отказывают, так как она больна. Обмороки продолжаются. Муся начинает принимать по совету врачей железо. Они выезжают на прогулки в Булонский лес в карете, и там на нее вдруг находит тоска по Ницце.

«В Булонском лесу встречается столько жителей Ниццы, что на один момент мне показалось, что я Ницце. Ницца так прекрасна в сентябре… Я люблю Ниццу; Ницца — моя родина, в Ницце я выросла, Ницца дала мне здоровье, свежие краски. Там так хорошо! Просыпаешься с зарей и видишь, как восходит солнце, там, налево, из-за гор, которые резко выделяются на голубом серебристом небе, туманном и кротком, — и задыхаешься от радости! К полдню солнце против меня. Становится жарко, но воздух не раскален, тихий береговой ветерок всегда приносит прохладу. Все, кажется, заснуло. На бульваре ни души, разве какие-нибудь два-три жителя Ниццы, задремавшие на скамейке. Тогда я дышу свободно и наслаждаюсь. Вечером опять небо, море, горы. Но вечером все кажется черным или темно-синим. А когда светит луна, по морю бежит точно громадная дорога или рыба с алмазной чешуей; я остаюсь в своей комнате у окна, с зеркалом и двумя свечами, — спокойна, одна, ничего мне не нужно, я благодарю Бога!» (Запись от 5 сентября 1874 года.)

И хотя эта запись на самом деле относится к следующему году, мы можем предположить, что она и в этот раз затосковала по Ницце, ибо Ницца, несмотря на всю ее постылость, была для нее родным домом.

Далее, как мы выяснили, за 1874 год опубликована только одна запись, за 9 января, а записи 1875 начинаются только с 24 июня. Полтора года, куда вошло их большое путешествие и почти год жизни в Ницце, безжалостны выкинуты. Вероятно, это было такое время, всякое упоминание о котором надо было изъять из дневника для соблюдения приличий, как будто этого времени и не было. А между тем, это был очень важный год в жизни Марии Башкирцевой, она чуть было не вышла замуж, и расстройство ее замужества расценивалось в ее семье, как тяжелое жизненное поражение.

Итак, в сентябре 1874 года они вернулись после путешествия по Европе в Ниццу, где их ждала купленная Романовой вилла, развороченная ремонтными работами, и прибывшая из Парижа не распакованная мебель, беспорядок, отсутствие денег, крики, гвалт, семейные ссоры, а также пьяный в дым дядя Жорж, который скрывается у них от своей любовницы, подавшей на него жалобу в полицию за избиение.

Когда распределяли комнаты виллы, то павильон, который Мария планировала для себя, отчего-то отдали дедушке, а столовую сделали в ее классной комнате. Она рыдает, но находит в себе силы, сама ищет и нанимает себе преподавателей, покупает нужные книги, разрабатывает план занятий.

Жорж постоянно торчит в доме, куролесит по ночам.

«Когда они ушли в театр, я нашла Жоржа совершенно пьяным после того, как он дал пощечину Проджерсу в Монте-Карло. Я одна умею себя вести с этим пьяницей, и со мной он спокоен и приличен. Мама и другие нашли нас сидящими друг против друга за сервированным столом и поющими, что их сильно позабавило. Вместо того, чтобы отчитывать его, я даю ему выпить и говорю с ним в зависимости от его состояния. Если не дать ему выпить, он становится жестоким, и это нисколько не способствует отрезвлению, потому что тогда он отправляется в кабаре и устраивает там дебош. В полночь мне удалось его уложить. Его невозможно выносить, ведь он совершенно никого не уважает. Приходить и напиваться здесь, вместо того, чтобы делать это там, где положено, у своей любовницы! Все это возмущает и огорчает меня, ведь я так люблю, чтобы все было хорошо и прилично, а этот человек устраивает из нашего дома кабаре!» (Неизданное, запись от 19 октября 1874 года).