Александр Александров - Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой

Нам же интересно представить себе любовника Божидара и в этом нам поможет французский писатель Жюль Ренар, оставивший в своей дневнике его описание, правда постаревшего лет на десять:

«Перстни, слишком крупная булавка в галстуке, вся в золоте. Она похожа на королевскую корону. Вид у Лоти молодой, даже чересчур молодой, но чуть-чуть потрепанный».

К этому времени он уже академик, и в петлице у него орденская розетка. Он вежлив, изыскан. В усах у него несколько белых нитей. Шевелюра как у юноши. Уши большие, к сожалению, скорее старческие. С ушами человек ничего сделать не может и это верно замечает Ренар.

— Да он красится! — восклицает жена Ренара, когда они отходят от Лоти. — Ресницы начернены, глаза подмазаны, волосы в бриллиантине, а губы напомажены. Он боится закрыть рот. А белые нити в усах — это кокетство, чтобы люди думали, будто усы у него естественного черного цвета…

По описанию Пьер Лоти — это типичная «тетка» (активный педераст), которые снимали «тапеток» в дореволюционное время в Таврическом саду в Петербурге. Морские путешествия, мужская компания, Восток, Восток, утонченный разврат, процветающий в Париже, pays chauds (дословно — жаркие страны, теплые края — фр., в то же время жаргонное название бань, традиционное место встречи педерастов).

Возле Башкирцевой постоянно присутствует и некий писатель барон Сан-Аман, тоже претендент в мужья, следы которого в истории нам отыскать не удалось, а потому не будем на нем останавливаться. Скажем только, что у него что-то тоже было не совсем традиционно с сексуальной ориентацией, поскольку, обсуждая его кандидатуру, Мария шутит над тем, что неплохо при его жизни быть его вдовой.

Однако не только матримониальные отношения ее интересуют, не только любовь как чувство, но и обыкновенный секс не дает покоя. Думается, что и девственность ей уже в тягость.

«Если бы я была мужчиной, то стала бы откровенным гулякой, потому что мужчины не обязаны сопротивляться… тем глупостям, которые приходят им в голову. Каким? Которые исходят не от личности, ни от чувства человека, а связаны только с настроением, зависящим от множества моральных и физических причин. И потом, это так мимолетно, об этом не принято говорить, никто не признается в этом, потому что ощущения, длившиеся так недолго кажутся уже давно минувшими к тому моменту, когда соберешься об этом написать. Неужели действительно существуют такие твердокаменные люди, которые не испытывали бы подобных чувств? Я не верю в это. Я скажу сейчас ужасную вещь, но бывают моменты, когда любой… любой… короче, любое существо во фраке, сидящее перед вами на спектакле или стоящее перед вами в гостиной, может вызвать такие мысли, которые вряд ли можно считать пристойными». (Неизданное, 6 августа 1882 года.)

Ей давно приписывают разные приключения, любовников, но она пока не попробовала эту сторону жизни, «но бывают моменты, когда любой…» Как мало для этого надо при ее-то образе жизни, но пока этого «любого» в ее окружении не видно.

Болезнь тем временем усиливается, она соглашается даже ставить нарывные пластыри, которые портят кожу на груди и спине, а значит, исключают ношение декольтированных платьев. Иногда она сжигает себе кожу и приходится принимать морфий, чтобы утишить боль. Ей хочется жить, но появляется какое странное мелькание в воздухе. Две недели она на ногах переносит бронхит, который хоть кого свалил бы с ног, и который она старается не замечать. Ее мучит кашель и порой даже во время сеанса она впадает в какое-то полузабытье и начинает грезить наяву, представляя себя лежащей с большой восковой свечкой в изголовье.

Когда самой становится плохо и неотступно преследуют мысли о смерти, она начинает испытывать чувство вины перед умершим отцом. Однако, анализируя свои чувства, она как всегда старается оправдать свои поступки, но приходит к неутешительным для себя выводам:

«Если бы я тогда поехала… Это было бы только из приличия, потому что ведь побуждающего к этому чувства не было… Имело ли бы это все-таки какую-нибудь цену? Не думаю.

У меня не хватило на это чувства, и Бог накажет меня. Но моя ли это вина?.. И потом, зачтутся ли мне чувства, сегодня мною испытываемые?..

И что стоило мне поехать исполнить мой долг, потому что ведь это был мой долг — поехать к умирающему отцу. А я не поняла этого, и теперь чувствую себя далеко не безупречно». (Запись от 26 сентября 1883 года.)

С мыслью о собственной смерти 1 октября 1883 года она едет на Северный вокзал проводить тело умершего русского писателя Ивана Сергеевича Тургенева, скончавшегося в Буживале еще 5 сентября. Парад смертей продолжается. Одним из последних русских, кто видел Тургенева и говорил с ним перед смертью, был художник Алексей Петрович Боголюбов, профессор Петербургской академии, постоянно живший в Париже. Тело Тургенева, по его завещанию, отправляют на родину, тогда как сама Башкирцева в это же время пишет, что желала бы лежать в какой-нибудь парижской часовне, окруженной цветами, стоящей на видном месте, чтобы в каждую годовщину ее смерти лучшими певцами Парижа там исполнялись бы мессы Верди и Перголезе.