Александр Александров - Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой

Клер Канробер, — это та самая Клара, неоднократно упоминаемая в дневнике, дочь известного маршала Франсуа Канробера (1809–1895), бывшего одно время главным военачальником над французской армией под Севастополем в 1855 году и произведенного за это в маршалы. Кроме того, он с самого начала поддерживал принца Луи Наполеона, будучи с 1850 г. его адъютантом, и с тех пор, как тот был провозглашен императором французов под именем Наполеона III-го, Канробер был до конца Империи в исключительном фаворе. Впрочем, он не утратил своего веса и при Третьей Республике, оставался сенатором, главой партии бонапартистов.

Его дочь Клер Канробер, была соученицей Марии по мастерской Жулиана, дружила с Башкирцевой, если вообще кого-нибудь можно считать за подругу у такой эгоцентричной особы. Да и сама Клер Канробер считает, что у Марии не может быть подруги, потому что у нее нет маленьких тайн, которыми делятся с подругами.

— Вы слишком хорошая, — говорит она Башкирцевой. — Вам нечего скрывать…

Однако шутку с почетным отзывом она быстро пересказывает всему Парижу, что ждало бы и все «маленькие тайны» Марии. Эта шутка потом дорого обойдется Марии: на своем последнем Салоне в 1884 году она ничего не получит — академики не прощают обид. Сама Клер Канробер, кстати, впоследствии вышла замуж, став мадам де Навоселль, и занятия живописью, как баловство незамужней девушки, забросила.

Пресса, как во все времена, отличается непониманием. Журналист из «Либерте» по поводу «Жана и Жака» пишет слова, которые теперь, спустя век, продолжают удивлять своим идиотизмом:

«Жан и Жак» смогут удовлетворить самых требовательных реалистов. Вульгарные лица этих сыновей пьяницы не выражают даже той инстинктивной прелести, которая присуща всем детям. Спутанные волосы ужасны, даже у этих огромных ботинок какой-то ужасный вид…»

Такое впечатление, что пишет не прожженный журналист, продажная тварь, а невинная институтка, находящая в любой реальности неприличие. На современный взгляд мальчики вполне трогательны, если не сусальны, и уж во всяком случае никакой дебильности не просматривается. Ее детей можно спокойно отнести к очаровательным детям Бастьен-Лепажа, некоторые рецензенты видят в ее живописи его мужскую руку, что, разумеется, раздражает Марию.

Вслед за этим у нее берет интервью корреспондент «Нового времени», крупнейшей русской газеты, издававшейся А. С. Сувориным. Это было 18 июля по новому стилю. Изданный дневник не упоминает нам его имени, однако нам удалось восстановить, что это был Дарий Ромуальдович Багницкий, писавший свои корреспонденции под псевдонимом «Ричъ» или Р-ичъ», что является сокращением его отчества «Ромуальдович».

«Внимание! Дело идет об одном небольшом событии! Сегодня, в одиннадцать часов утра у меня назначена аудиенция корреспонденту «Нового времени» (из Петербурга), который письмом просил меня об этом. Это очень большая газета, и этот Б. (Багницкий — авт.) посылает туда, между прочим, этюды о наших парижских художниках, «а так как вы занимаете между ними видное место, надеюсь, вы мне позволите, и т. д.» (Запись от 18 июня 1882 года.)

Наконец случилось то, чего она ждала так долго, ради чего работала — приходит слава. Она констатирует, что это только начало, но в то же время — заслуженная награда.

Статья «Русские художники в Париже. М. К. Башкирцева», подписанная «Ричъ», появляется в «Новом времени» 18 июня 1883 года по старому стилю, то есть через двенадцать дней. Это была первая достаточна подробная публикация о Марии Башкирцевой в России. Она торжествует, понимая, что теперь о ней заговорят на родине. Конечно, несколько конфузит, что написали, будто ей девятнадцать лет, но ведь большую часть времени с Багницким говорили тетушка и Дина.

Главное, что «эффект в России будет велик».

На фоне этого эффекта почти незаметно проходит смерть отца, о которой она узнает 11 июня 1883 года.

«Мой отец умер. Сегодня в десять часов пришла депеша. Тетя и Дина говорили там внизу, что мама должна возвратиться немедленно, не дожидаясь похорон. Я пришла к себе наверх очень взволнованная, но не плакала. Только когда Розалия пришла показать мне драпировку платья, я сказала ей: «Не стоит теперь… Барин умер…» — и вдруг неудержимо разрыдалась».

Не стоит думать, что она так бесчувственна, теперь она корит себя, что не поехала с матерью. Она записывает в дневник несколько добрых слов об отце, чтобы тут же забыть его в череде собственных успехов и жизненных впечатлений. Ведь ее жизнь подчинена теперь одной только цели и ради этой цели она готова забыть и наплевать на все: на человеческие чувства, на здоровье, на жизнь и на смерть. Так впоследствии она наплюет и на собственное здоровье, простудится и скоропостижно скончается.