Вечеринку по случаю приезда моего и Бориса – младших Марченок – справил у себя дядя Федор, материн брат. Собрались барабинские родственники, из Тюмени приехали два сына-студента дяди Федора – старший, Василий, и младший, Вовка; средний, мой тезка, жил с отцом, работал штатным инструктором Барабинского райкома комсомола.
На этой вечеринке тоже пили самогонку, пели песни, а когда большинство кое-как разбрелось по домам, мы с дядей Федей и с братьями просидели за разговором до утра. То ли из-за меня, «политического», то ли так у них в семье повелось – все подкалывали среднего брата. Анатолий не скрывал от родни, что намерен делать партийную карьеру. Он обладал некоторыми необходимыми для этого качествами: с первого слова в нем виден был демагог и циник, карьерист, любыми средствами претворяющий в жизнь любые руководящие указания вышестоящих товарищей. С нами – даром что родня – он держался высокомерно-снисходительно, как посвященный с непосвященными, не опускался до спора, а небрежно поучал.
– Собрание – мероприятие организованное, и никто не позволит пустить его на самотек, – обрезает он Вовку, который, как Моська, наскакивает на него:
– А спрашивают: кто желает выступить? Какие будут предложения?
– Вот и выступят, кому следует, и предложат то, что надо.
– А я что, не могу?
– Когда нужно будет, тебя подготовят. Хотя с твоими настроениями – вряд ли…
Дядя Федор весело толкает меня локтем, хохочет и пьяно кричит:
– Видал их е…ю демократию?!
Между прочим, сам дядя Федя – член партии с довоенных лет еще, только никогда никаких постов не занимал, руководил разве что своим дизелем: много лет проишачил в нефтеразведочных экспедициях. Никакой корысти от своего партбилета он не имел, мировоззрение его вряд ли чем отличалось от мировоззрения моего беспартийного отца и прочих работяг, груза ответственности за действия родной партии, как, впрочем, и гордости за нее, он никогда не чувствовал: «У нас не спрашивают, а против начальства не попрешь». Бессознательно он отграничивает себя от «начальства» (в лице родного сына): «их е…я демократия». Сын же, сознавая свое превосходство, свысока объясняет:
– Демократия – это тебе не анархия. Думаешь, просто, например, собрание провести? Это тебе не мешки на горбу таскать. Если без подготовки – охламоны вроде Вовки такого наголосуют, сами после не рады будут. Так что сначала собираешь актив, надежных людей, доводишь до них поставленную задачу. Обсуждаем, решаем, как ее внести в массы. Когда актив подготовлен, тогда собрание…
Вовка кипятится и заводится еще больше:
– А я захочу – и скажу без вашей шпаргалки! Кляпом, что ли, заткнешь?
– А ты пробовал?
Младший смешался, сбился, но хорохорится:
– А х…и ты сделаешь?
– А ты попробуй. Если жопы не жалко.
– При чем тут жопа?
Отец снова хохочет, снова толкает меня в бок:
– А при том, дурак, что тебя за жопу и в КГБ!
– С такими и без КГБ справляемся. Тем более – студент.
Я задал двоюродному тезке только один вопрос:
– У тебя ни разу не было осечки с собранием?
– У меня – нет, – самодовольно ответил он. – У других бывало. Но ведь это, в конце концов, неважно…
– Ну а тогда что?
– Баламутов за жопу и в КГБ! – кричит дядя Федя.
– Ты, папка, отстал от жизни. Кому охота с ними мараться, с мелкотой этой? Подумаешь – покричал на собрании! А что он скажет, Вовка наш? Ему ж и сказать нечего. Выгонят из института, всего делов. Инструктору, конечно, неприятности. Выговор могут дать или даже хуже, карьере конец. С людьми надо уметь работать…
Все-таки Тольке не удалось сделать карьеру партийного работника. Может, не хватило изворотливости, не сумел держать нос по ветру (подвело так называемое политическое чутье), может, не завязал нужных связей, а ближайший покровитель сам оказался недостаточно пробивным. Конкуренция на этом поприще очень велика, отпихивают друг друга – ладно, сейчас хоть головы не летят, а в конце 1930-х годов каждая следующая ступенька завоевывалась ценой жизни предшественника. Брежнев с поста секретаря техникумовского парткома влез на самую верхушку пирамиды; читая его биографию, поневоле думаешь: а кто был его предшественником, скажем, на посту…? почему не назван?
…Всего лет пять пройдет, и троих из этой компании не станет. Дядя Федя, крепко выпивши, врезался на своем мотоцикле во встречный грузовик и разбился насмерть. Василий, старший брат, разбился на автомашине в Тюмени. Дядя Гриша Первухин, тоже бывший тогда на вечеринке, вскоре утонул в бензине: оскользнулся и упал в открытый люк железнодорожной цистерны.
Читать дальше