Лариса Богораз - Мы здесь живем. Том 3

Мы, супруги Анатолий Марченко и Лариса Богораз, авторы и персонажи настоящего повествования, посвящаем его своим оппонентам — творцам Конституции СССР 1978 года, а также прочим авторским коллективам, создавшим законы, инструкции и постановления, вдохновившие нас на сей труд…

Анатолий: Я родился «на квартире». Мои родители, поженившись, сняли себе комнату в частном доме. Я мало помню из того периода своей жизни, так как прожил там всего лишь до июня 1941 года. Помню хорошо своих «хозяев» — старика и старушку: его за чтением толстущей книги в кожаном переплете и с медными застежками (мои родители называли эту книгу «Библией»), ее все время лежащей в постели на высоченной деревянной кровати и с постоянной белой повязкой на голове.

Старик со старухой жили в большой проходной комнате, из которой были ходы в нашу комнату и во вторую такую же комнату, в которой жила семья сына хозяев. Ни молодых, ни их дочь я не помню, может, потому, что через их половину я не ползал и не ходил?

Зато до сих пор храню в памяти одну ночь — последнюю ночь сына в доме родителей. Проснулся я от чего-то поздно ночью. Мои родители не спали, в комнате горел свет. Они о чем-то шептались тревожно между собой, не замечая, что я не сплю и слежу за ними. Из комнат хозяев слышались приглушенные голоса и женские всхлипывания.

Утром следующего дня я бы ничего и не вспомнил из прошлой ночи, если бы не убитый вид поднявшейся на ноги бабушки-хозяйки и не рев их снохи. Впервые я услышал слово «арест». Забрали сына наших хозяев — дядю Мишу. Уже взрослым я узнал причину его ареста и смерти на Колыме. Работал он машинистом на паровозе и, принимая состав для отправки на Запад, вслух высказался в том смысле, что, мол, Гитлеру не зерно с салом нужно было бы отправлять, а снаряды из пушек. Товарищи донесли и — срок. Через полгода, с началом войны, его снова таскают в лагере на следствие: откуда знал, что будет война? Довесок.

В июне 1941-го мой отец ушел на фронт. А нам с матерью за это дали комнату в коммунальной квартире. Дом был деревянный, двухэтажный. В двух его подъездах было восемь квартир — по четыре в каждом. Каждая квартира состояла из трех отдельных комнат. Вот и жили в каждой комнате по семье. Ни одна семья не имела там отдельной квартиры. Самая большая комната была в этом доме не более шестнадцати метров. Нас-то жило там вначале только двое: я да мать. Потом, правда, стало четверо — когда отец в сорок шестом вернулся с войны и у нас родился Борис. Но на такой же площади жили и семьи побольше нашей, по семь и более человек.

Нередко на этих пятнадцати — шестнадцати метрах проживали и две семьи: женился старший сын или выходила замуж старшая дочь, и старики с младшими теснились, давая жизненное пространство молодоженам. И, как всегда в таких случаях, очень скоро эта комната пополнялась новым поколением — с писком, ревом, пеленками, горшками. Частенько это кончалось маленьким гробиком. Вот средняя семья, соседи, которых я хорошо помню и по сей день всех до единого. Супруги дядя Витя и тетя Нюра Акимовы. Он вернулся с войны по окончании ее. Их старшие дети — Валя и Юрий — уже сами работали в паровозном депо слесарями, Галя была моей ровесницей, Люба года на два младше, самый же младший, Толик, был одногодок моему брату Борису — послевоенный выпуск.

Первой у Акимовых умерла Галя — от туберкулеза. За ней умерла от того же туберкулеза и тетя Нюра, потом дядя Витя. Из оставшихся им болели старшая Валя и Люба. В нашем доме было несколько семей с туберкулезниками. И я сейчас поражаюсь тому, как все мы не заразились тогда этой болезнью. Ведь в доме не было никаких удобств: ни канализации, ни водопровода, ни даже отдельных кухонь. На весь дом был рядом колодец с ручным воротом, и все ходили к нему за питьевой водой. В каждой квартире на три семьи маленькая кухонька, где была печь и кое-как помещались три кухонных столика. А во дворе стоял большой дощатый сарай — общий сортир. Дом наш был ведомственным, принадлежал железной дороге. Никого из начальства в нем не живало. Жили здесь мазутники: паровозники да вагонники.